— Не записан. А что, надо?

— Так чего же вы пришли?

— По срочной необходимости.

— Приемы у нас по средам. На дверях написано. Могу записать на среду.

— Сегодня же четверг. Целую неделю ждать.

— Ничего, подождете. Время пройдет быстро.

— Но у меня же неотложное дело! — стоял я на своем, невольно любуясь умело подведенными очами Елены Прекрасной. — Если, к примеру, горит совхоз и мне надо сообщить об этом самому директору? Пока запишешься на очередь, пока будешь ждать среду, сгорит же все дотла!

— Шутки я тоже обожаю.

— Если без шуток, то мне в самом деле нужно срочно повидаться с Андреем Аверьяновичем, — настаивал я на своем. — Просто сию минуту. Вы доложите, как положено.

— Не положено.

— Войдите в кабинет и скажите: так, мол, и так, приехал товарищ из Москвы.

— Опять шуточки? — Тут ее подсиненные очи впервые насторожились. — Неужели из Москвы? Как из Москвы?

— Вчера, самолетом, — спокойно ответил я. — Пойдите к своему шефу и доложите: Михаил Чазов, из Москвы. Можете добавить: брат его супруги Екатерины Анисимовны, по-простому — шурин.

— Да неужели из Москвы? Неужели шурин? — Елена Прекрасная так обрадовалась, словно бы увидела перед собой не меня, а какого-то сказочного принца. — А вы не обманываете? Может, вы из автоколонны?

— Неужели я похож на сотрудника автотранспорта?

— Не похожи… Не обманываете, нет? — повторила она еще раз, и ее синие большие глаза стали синее и больше. — Неужели шурин? Неужели из Москвы?

— Да как же я посмею обманывать такую красавицу?

— Ой, что вы… Зачем же еще и комплименты? Так неужели из самой Москвы? Неужели шурин? Чего же вы сразу не сказали? — Тут Елена Прекрасная с синими очами и с папахой на голове не вышла из-за стола, а словно бы выпорхнула и открыла дверь кабинета. — Прошу! Андрей Аверьянович один.

— Вот так бы и давно, — сказал я и вошел в кабинет.

В эту минуту Андрей никак не ждал увидеть меня, и мы, оба обрадованные встречей, обнялись. Мы не виделись более трех лет, и я не знаю, заметил ли Андрей во мне перемены и какие, но я в нем заметил. Он возмужал лицом, стал солиднее, представительнее, плечистее и словно бы выше ростом, и во взгляде у него появилось какое-то чисто начальственное спокойствие — оно чаще всего бывает у людей, привыкших к своему положению хозяина, к чувству превосходства над другими. И одет он был как-то так, как одевались когда-то директора совхозов и председатели колхозов: серый, легкий полукитель с накладными карманами сидел на нем просторно, а полувоенные, вобранные в голенища сапог брюки придавали его солидной фигуре вид человека, знающего цену себе и другим.

— Ну, здравствуй, Миша! — сказал он, широко улыбаясь. — Наконец-то заявился! Надолго ли?

— Здешний собственный корреспондент заболел, так вот я побуду вместо него.

— Жилье облюбуешь в Ставрополе или у нас? — Андрей обхватил мои плечи сильными руками, прижал к себе. — Никуда мы тебя не отпустим! У нас тебе будет лучше. Дадим комнату со всеми удобствами.

— Думаю, жилье мне не потребуется, — ответил я, освобождаясь от объятий. — Буду ездить по районам. Вот если бы прикомандировал ко мне Олега с машиной, а?

— Олег и машина — не проблема, — сказал Андрей, и его спокойный взгляд говорил: «О чем спрашиваешь? Я же директор, я все могу». — В Привольном уже был? Чабанский музей видел?

— Видел, видел, все осмотрел, — ответил я. — Вчера направился прямо туда, по старой протоптанной дорожке.

— А у въезда в хутор бабуся тебя встречала?

— Ну как же! Прекрасно стоит! Я встал перед ней на колени и поздоровался. Хорошо возвышается на кургане чабанская мамка. Всегда у людей на виду. Никто не проедет мимо, не взглянув на нее.

— Садись сюда, Миша, в кресло. Как я рад, что ты снова у нас, на нашем приволье. Где же ты ночевал?

— У дяди Анисима.

— А… Ну, как он? Все еще злится на меня? Клянет?

— Несчастный он человек, — ответил я. — Андрей, ведь его тоже надобно понять.

— Понять бы надо, надо… — Андрей задумался. — А как понять? Научи, если можешь. Я же не только его зять, я прежде всего директор.

Разговор об Анисиме Ивановиче у нас не получился, и я, чтобы не молчать, рассказал, как меня встретила секретарша.

— Эта красавица, эта Елена Прекрасная, — добавил я, — говорит мне мило, вежливо, что может записать меня на очередь только на среду.

Андрей хохотал искренне, до слез, спрашивая сквозь смех:

— Да неужели хотела записать на среду? Ай-ай-ай! — От смеха лицо его побагровело. — И надо такое придумать! Тебя — на прием ко мне! И на среду, да? — Он не в силах был остановить смех. — Ну и синеокая Валентина! Ну и строгость завела! Значит, говорит, только на среду? Ни днем раньше, ни днем позже? Ну надо же!

— Андрей, а знаешь, чем попахивает от этой строгости?

— Догадываюсь. Ты хотел сказать: бюрократизмом? Да, верно, попахивает, — согласился Андрей. — Перестаралась, как ты ее назвал, Елена Прекрасная. Перегнула палку. А вообще прошу, Миша, не удивляться. Я — администратор, люблю четкость, порядок во всем и всюду, не только, к примеру, на комплексах, а и в собственной конторе. И по этой причине от известных тебе нововведений, каковые были здесь при Суходреве, не осталось и следа, как от кошар моего самонравного тестя. В Привольном нынче все делается только так, как должно и как делается у всех. Я как раз тот солдат, который шагает в ногу со всей ротой, ничем не желает выделяться или выбегать вперед. Как у всех,