— Мне на нём нечего делать, — отвечал авва. — Не люблю я всё, что от Бога отвлекает.

— Да ведь и Господь на пирах сиживал, — усмехнулся Иосиф. — И на свадьбе гулял в Кане Галилейской, не побрезговал мирскими радостями. И Святое Таинство Причастия заповедовал нам, пируя в честь праздника Пасхи со учениками своими.

— Не мучай меня, Осифе, — взмолился отшельник. — Оставь Богу Богово, а мне — моё. Я живу, как умею. И вовсе не требую от тебя или от кого-то другого отвращаться мирских радостей. Кто знает, может быть, ты после смерти на пиру пред Вышним Престолом веселиться будешь, а я на тебя из преисподнего скита взирать и о тебе радоваться. Мир сотворён Господом, и отвращаться от него — грех. Я же таковой есмь грешник, что меня мир от общения с Богом отвлекает и начинает злить, когда ради него не могу обращаться мыслью к Создателю. Прощайте мне, ежели за что не любите меня. Здравия всем желаю и непрестанно буду о вас молиться. А тебя, царь Иван, всё же буду ожидать в скиту моём. Хочешь, келью для тебя поставим, а хочешь, сам построишь, когда придёшь?

— Тут уж как ты сам... — нерешительно отвечал Иван Васильевич.

— Храни вас Господи, — поклонился «кощей», оделся в ветхую холостяную ризу, препоясался верёвкой и зашагал в сторону Тайницкой стрельницы. Какой-то другой, тоже немолодой инок пустился за ним вдогонку.

— Да и нам пора прощаться с Ерданью, — сказал будущий свекр Соломонии. — Что, Вася, где пировать будем? В Грановитой?

— В Золотой столы накрывают, — отвечал Василий.

— Надо бы в честь праздника Алёну с Дмитрием позвать, — вопросительно произнёс Державный.

— Еретичку с еретенышем?! — тотчас вспыхнул Иосиф Волоцкий. — Коли так, то я не пойду на пир.

— Ну, как знаете! — тяжело вздохнул государь Иван. — Нет, так нет. И впрямь, незачем с еретиками трапезу делить. Но со стола надо им ястия и пития послать. Пусть потешатся.

— Святой воды с них хватило бы, — не унимался Иосиф.

— Дозвольте мне их навестить с дарами, — вдруг, набравшись смелости, попросила Соломония Юрьевна. Ей давно хотелось побывать у горестной вдовы покойного Ивана Младого и её сына, засаженных в великокняжеском дворце за приставы.

— Сделай милость, голубка, утешь их, — откликнулся будущий свекр. — А ты, Осифе, не гневись хотя бы ради праздника. Еретики-то они еретики, но ведь жалко их, заблудших. И когда умру, строго-настрого запрещаю жечь их, слышите вы, ретивые?!

— Зачем они тебе, Солнышко? — спросил тихонько Соломонию Василий.

— Оставь её, сыне! — уже строго одёрнул его Державный. — Пусть идёт. Аты проводи её. Не хочешь видеться с ними, можешь не заходить к ним в темницу, а невестушку — проводи.

Крестный ход двинулся назад в Кремль. Государь Иван шёл сам, лишь немного придерживаемый Иосифом Волоцким. Соломония шла под руку со своим женихом, теряясь в каких-то суматошных обрывках мыслей. Может, и зря она напросилась навещать опальных, если Васе не нравится? Вася вон пыхтит в усы, сердится.

Едва стали подниматься на берег, позади донеслись со стороны Ердани какие-то тревожные крики. Все нехотя оглянулись.

— Что там такое? — пробормотал государь Иван Васильевич. — Неужто утоп кто?

— Быть такого не может, — сказал Василий.

— Отродясь в Ердани не топ народ русский, — добавил Иосиф.

— Только здоровее делаешься, — тихо сказала Соломония.

— Правда ли, что во времена Марфы Борецкой в Новгороде на Волхове часто околевали в ерданских купаниях? — спросил Василий.

— Вероятно, — ответил игумен Волоцкий. — Она ведь тогда оттуда пошла, ересь, мнение поганое. Кресты грызли, в иконы плевали, венчания перестали совершать — всё это уже при Борецкой. Великое дело совершил Державный наш, когда разгромил новгородскую вольницу. И Марфу, аки жабу ядовитую...

Тут прибежал боярский сын Иван Заболоцкий-Данилов с сообщением о том, что произошло на Ердани. Виновником шума оказался сын недавно сожжённого еретика Ивана-Волка Курицына, полностью отрёкшийся от своего отца и его заблуждений. Он даже прозвище носил не Курицын, а Волков. Впрочем, это, кажется, по настоянию родителя. Так же в точности и дети Фёдора Курицына назывались Соколовыми.

— Как начал скакать в Ердани, — повествовал о молодом Волкове Заболоцкий, — высоко так выпрыгивает и горланит бешено: «Во Христа креститеся! Во Христа креститеся!» Его хватают, тащут на лёд, а он своё: «Во Христа креститеся!» Едва угомонили, пеной изо рта пошёл. Вот оно как лютует бес над ихним семейством.

— Помилуй нас, Боже, — перекрестился Иосиф Волоцкий. Он повлёк Державного дальше, в ворота Тайницкой стрельницы, все последовали за ним и Иваном Васильевичем.

Солоша отчего-то испугалась рассказа о нелепой выходке Волкова сына. Когда вошли в ворота башни, она теснее прижалась к Василию. Выйдя снова на свет Божий, залюбовалась игрой солнца на куполах кремлёвских храмов и вдруг спросила:

— Вася, а в евреях есть обычай купаться в Ердани?

Он в ответ рассмеялся, потом сказал:

— В жидвах такого обычая нет. Поскольку они Христа не ведают. У них другое. Миква именуется.

— Миква? Что это? На Москву похоже.

— Вот-вот. Поганый ересиарх Курицын тоже учил своих, что, мол, слово Москва есть искажённое миква. Еретики на допросах рассказывали, как он под землёй миквы устраивал. Кровавые.

— Кровавые?! — Соломонии сделалось опять страшно.

— Да, — кивнул Василий Иванович. — Сказывают, будто для сей цели под землёй роется воронка, вверху раструб широкий, далее чем глубже, тем он больше сужается. Имеет сия воронка девять уступов по числу кругов ада.

— А почему у ада девять кругов?

— По числу девяти небес райских и девяти чинов ангельских. Мол, то же самое, только наизнанку. В жидвах всё точно так же, как у нас, только навыворот, ибо дьявол ими над Богом смеётся. Вот и миква — подобие Ердани, да не то. На дне её, когда человек спускается вниз через все девять кругов, он обнаруживает маленькую купель, вырытую в земле и обложенную камнем. Такую маленькую, что в неё можно лечь только скрючившись, подобно младенцу в утробе матери. Там жидовин и совершает омовение. Водой. А ересиарх Курицын, аки явствует из подноготных, захотел жидее жидов сделаться и совершал не водяные, а кровавые миквы. В купель свою наливал христианской крови, сам ею омывался и своих совокупников заставлял.

— А где же он брал христианскую кровь?

— А мало ли девушек на Москве и в окрестностях пропадало?

— Девушек?! — У Соломонии Юрьевны от страха аж внизу живота зашевелилось.

— Да. Он только девичью кровь для своих микв использовал. Или маленьких мальчиков. Обязательно невинная ему требовалась кровушка. Сольёт кровь, а тело сбросит в бездонный колодец, которых, как говорят, под Москвой несколько имеется. Через них можно попасть в саму преисподнюю. Да только что-то никак не могут найти их. Якобы для их обнаружения надобно дьяволу поклоняться, изучить демонические науки, и лишь тогда тебе откроется Лаодикия.