— Погибнуть?

— Распнуться.

— Как?!

— А вот как: следовать за мною.

— В Сорскую пустынь?

— Да.

— У меня много врагов, и все они жаждут моей гибели. Они придут туда, убьют и меня, и всех, кто живёт в твоём скиту, — сказал Иван, вмиг воодушевившись предложением Нила, но сразу увидев, насколько оно неосуществимо.

— Это и будет тогда твоя жертва, — сказал Нил.

— Но я болен, я не доберусь до твоей Сорки, — возразил Иван.

— Со мной доберёшься, — слегка улыбнулся Нил Сорский.

— Я должен осмыслить, — задумался Державный.

— Ты должен освежить своё крещение, — промолвил отшельник.

— Как?

— Искупаться в Ердани.

— Я?!

— Да, ты. И я буду неотступно рядом с тобой. Я тоже окунусь. А потом мы отправимся с тобой в Сорский скит. Крещенской же водою ты потушишь в душе своей костры, пылающие над еретиками, и Русь не повторит обычая шпанского. Думай и решай! Вижу в грядущем страшные времена для отечества нашего. Вижу и Дракулу на престоле Московском. Только твоя искупительная жертва может отвратить беду.

Наступило молчание. Не хотелось ни есть, ни пить. Не хотелось думать и решать. Всё уже как бы было решено, и Нил только что просто сообщил Державному об этом наивысшем решении. Ивана стало мягко морить, приятно клонить в сон.

— Ну, государь Державный, благодарю за трапезу, — сказал Нил, вставая и крестясь на образа. С молитвой он покинул Постельную избу. Иван отдал приказ раздевать и укладывать и вскоре уже погружался в тёплый и сладкий сбитень сна. Он увидел себя юным отроком, входящим в Успенский собор под многоголосое пение. Справа от него шёл Иосиф Волоцкий, слева — Нил Сорский, они подвели его к помосту, сами встали наверх и принялись венчать его на царство — осенив крестом и прочтя молитвы, возложили на него бармы и сияющий златой венец, опушённый мехом, и как только легла ему на голову шапка, он увидел, что вместо Нила уже незабвенный митрополит Иона, а вместо Иосифа — Геннадий. «Радуйся, государь Державный!» — молвил Иона. «И возвеселися, Царь Иоанн, всея Руси Самодержец!» — громко произнёс Геннадий. Торжественно и дивно сделалось в душе Ивана, аж голова закружилась от счастья... Только вдруг всё нарушилось, откуда-то родилась тревога, огни, дым, все кругом забегали по храму в ужасе, и кто-то крикнул: «Дракула! Дракула престола Московского ищет!» Оглянулся Иван и увидел Фёдора Курицына, пучеглазого, как в последние годы перед исчезновением, страшного, злого, а главное — одетого в бармы и венец царский, точь-в-точь такие же, как на Иване...

В ужасе вскочил Державный в постели, отлежалой десницей едва смог осенить себя крестным знамением, обращаясь к образам:

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, спаси и помилуй мя грешнаго! — Но и это не вымолвил, а промычал неразберихой.

В окнах уже было светло. В покоях находилось несколько человек — слуги, постельничий Море, дьяк Андрей Майков. Испуганный сном и огорчённый тем, что вновь утратил дар речи, Иван скорее обратился к дьяку:

— За бра-а... За Ни-и...

Старый дьяк нахмурился, но тотчас сообразил:

— За братом моим послать? За Нилом?

Великий князь покивал головой, радуясь, что понят.

— Сейчас прикажу позвать, — сказал Андрей Фёдорович. — В храме он. Сейчас уже литургия начинается. Хорошо же ты поспал нынче, Державный! Должно быть, после снежного крещенского умываньица.

Спустя некоторое время, одетый, умытый и с трудом промычавший утренние молитвы, Иван Васильевич встречал своего вчерашнего ночного собеседника. Едва только Нил вошёл в Постельную избу, великий князь почувствовал в себе прилив сил и способность произносить слова. Правда, поначалу всё же заикался, но потом кое-как речь наладилась, стала разборчивой.

— Ну что, Державный, решился? — спросил Нил.

— Да-да... Ре-эшилссс... Согласен. С-с-сон ви... видел.

Постепенно разговариваясь, он поведал Нилу о своём сне.

Тот выслушал с улыбкой, потом сказал:

— Ердань на Москворечке уже готова. — Потом повернулся к своему брату: — Андрей, следует сообщить о желании Державного сегодня искупаться в Ердани.

Тот так и сел, взявшись за голову.

Потом начались долгие переговоры и уговоры — все в один голос заявляли о том, что не допустят опасного купания, что им дорог государь и они не хотят его скоропостижной кончины по прихоти Сорского отшельника. Иван настаивал на своём непреклонном решении, и лишь когда он, разволновавшись, снова стал заикаться и мычать, приближённые один за другим начали смиряться с его порывом. В конце концов государю было поставлено жёсткое условие — хорошенечко натереть всё тело гусиным жиром. Убедило противников купания и то, что Нил постоянно уверял, мол, окунётся вместе с Державным и скорее сам утонет и околеет, чем даст пропасть великому князю.

— Не бывало случаев, чтоб умирали после Ердани! — горячился Сорский старец. С этим тоже соглашались. Хмурились, вздыхали, привыкая к мысли, что, может быть, и хорошо подвергнуть Державного купанию в крещенской проруби.

Последнее слово оставалось за великим князем Василием. Появившись, тот весело воспринял новость:

— И в прошлом году надобно было купаться. Глядишь, к нынешнему Крещению уже здоров был бы.

Иван без труда угадал мысли сына — мол, умрёт отец, так отмучается, зачем нужна такая жизнь? а не умрёт, то и впрямь, быть может, на поправку пойдёт. Иван и сам точно так же удумывал о значении сегодняшнего купания. Хуже всё равно уж некуда.

И он сказал сыну:

— Окунусь и стану либо холоден, либо горяч, а то и не холоден, ни горяч, а токмо тёпл.

Все рассмеялись, подивившись остроумию Державного. Иосиф Волоцкий сказал:

— Во многом не согласен я с Нилом Сорским, но тут соглашаюсь. И впрямь купание должно благотворно подействовать на здравие Державного государя.

Вскоре и все остальные, даже самые яростные противники дерзкого замысла, веселились и радовались, предвкушая, как после Ердани государь быстро пойдёт на поправку. Переговаривались, что и впрямь сие лечение лучше всякого немецкого. Слушая их разговоры, Иван и сам всё больше радовался и не страшился окунанья в ледяную воду. Он терпеливо вынес намазывание гусиным жиром, затем его нарядили в длинную, до пят сорочицу, укутали в медвежьи меха, посадили в носилки и вынесли из дворца на Красную площадь, где уже всё изготовилось к началу крестного хода. Знаменитейшее русское священство и монашество, сплошь облачённое в серебряные ризы, стояло у полуденного крыльца Успенского храма с крестами, хоругвями и иконами. Когда носилки с Иваном стали спускаться с Красного крыльца, колокола Ивана Лествичника зазвенели, оглашая Москву торжественным праздничным трезвоном. Из дверей Успенья вынесли большую крещенскую икону, за нею шествовал митрополит Симон, сверкая драгоценной митрой, развеваясь мантией и крыльями клобука. Пройдя мимо Красного крыльца, он с улыбкою кивнул государю и направил крестный ход в сторону Тайницкой башни. Носилки с Иваном двинулись, пристраиваясь следом за митрополитом. Василий и Иосиф Волоцкий шли справа от Державного, воевода Щеня и Нил Сорский — слева. Все вокруг громко и торжественно распевали «Елицы...», изо ртов густо валили клубы пара. Ивану тоже хотелось петь, но он берег себя, свои силы. Сердце его трезвонило не тише, чем колокола Ивана Лествичника. Он верил, что приближается чудо.