— Юра, надо уметь проигрывать! — грустно молвил он, и я понял, что Лопусов все знал заранее и, конечно, опрокинул поднесенную рюмку.

Я приехал домой, рухнул в постель, но не мог заснуть, вспоминая почему-то давнюю историю, когда в институте меня объявили чуть ли не врагом советской власти. И тоже ведь никто, даже друзья, не заступился, кто-то не сумел, а кто-то не захотел: «Вдруг и в самом деле враг — просто мы не знаем».

Наутро позвонил Попов:

— С предателем разговаривать будешь?

— Разговаривать буду, а дружить — нет».

Вот как об этом рассказывал по горячим следам Поляков в интервью «Аппаратные игры в особняке на Комсомольском», опубликованном в «Литературной России» 26 ноября 1999 года:

«…Стоят за этим, как всегда, борьба за власть и теплые кресла. Многие писатели в предвыборных анкетах высказали пожелание, чтобы Союз писателей России возглавил я, что, честно говоря, в мои планы не входило. Мне хватает лидерства за письменным столом. Правда, месяца за два до съезда Валерий Ганичев обратился ко мне с просьбой войти в новый состав рабочего секретариата. Мотивация была такая: вас знают, читают, вы нам поможете установить диалог с властью и решить некоторые «зависшие» писательские проблемы… После колебаний я согласился. Выступая на съезде, я говорил о том, что можно находиться в оппозиции к режиму, но находиться в оппозиции к государству Российскому нельзя, ибо потери в этом случае несут прежде всего писатели. У литературных же чиновников все хорошо — они болтаются по заграницам, произносят тосты на фуршетах, распределяют между собой премии и стипендии, плетут окололитературные интриги… Наш Союз сегодня, увы, напоминает хорошо сохранившиеся руины… У меня, честно говоря, возникает подозрение, что эти люди не заинтересованы в том, чтобы он зажил полноценной общественно-литературной жизнью.

Ведь тогда их несостоятельность будет всем очевидна. Грустно. Особенно жаль писателей — стариков и литературную молодежь.

Корр. И что вы собираетесь предпринять в данной ситуации?

Ю. П. Уже предпринял: снова сел за роман «Гипсовый трубач», который отложил, чтобы, так сказать, поработать на общее писательское дело. Играть в аппаратные игры в особняке на Комсомольском проспекте у меня нет ни времени, ни желания».

Через несколько дней Поляков вышел из Союза писателей России. С тех пор он уже не обольщался надеждой найти среди писателей единомышленников, с которыми мог бы позволить себе дружеское общение. Все они с его приходом в «ЛГ» печатались на ее полосах, но цену этой дружбе он больше проверять не захотел. Видимо, тогда и родился афоризм: «Предательство обладает такой разрушительной силой, по сравнению с которой атомная бомба покажется китайской петардой»…

* * *

1999 год принес не только обиды, но и большую победу: был закончен и опубликован роман «Замыслил я побег…», над которым писатель работал несколько лет. Эта вещь, менее гротесковая и более приближенная к реальной жизни, требовала каких-то иных писательских усилий и иной концентрации внимания, чем три предыдущие. Вот что он говорил о своей работе в «Книжном обозрении» 19 июля 1999 года:

«— …Мой новый роман «Замыслил я побег…» написан в той же манере «гротескного реализма». В нем тоже работает принцип «преувеличения недолжного», в нем тоже комическое и трагическое завязаны в один прихотливый узел. Но это — семейный роман, если хотите — сага.

— Как правило, серьезный «семейный роман» — это страницы истории не только семьи, но и страны, в которой эта семья живет. Когда читаешь «Сагу о Форсайтах», понимаешь, почему рухнула Британская империя…

— Именно! Понять, почему рухнула Российская империя, можно, читая «Тихий Дон». И понять по-настоящему, почему рухнула советская империя, можно тоже только с помощью литературы.

— И в своем романе вы замахнулись объяснить…

— Да, я попытался написать такую книгу. Я подхватываю своих героев в середине 70-х и провожу их сквозь все неудобья времени, сквозь застой, перестройку, ельцинизм… Я писал этот роман три года. Кто-то улыбнется над моим замахом, но ведь писатель и должен ставить перед собой сверхзадачи. Даже если в процессе работы «сверх» отпадет, все равно его отблеск останется в тексте. А это уже немало! Судьба писателя, не ставящего перед собой сверхзадачи, жалка. Его удел — изнывать от самоповторений, заглядывать в глаза критикам, молить издателей об авансе и завязывать шнурки на ботинках заезжих грантодателей…

— А как, на ваш взгляд, обстоит дело со сверхзадачами у других писателей в нашей текущей литературе?

— Они появляются. На мой взгляд, отечественная литература возвращается на круги своя. Сегодня уже мало тщательно описывать фекальную сторону бытия или рифмованно издеваться над Павликом Морозовым, чтобы считаться соответственно прозаиком или поэтом. Приводы в милицию и прочие нелады с советскими законами тоже уже не гарантируют почетное место на российском Парнасе. Словесный эксперимент, оторванный от серьезной художественно-мировоззренческой цели, интересен ныне разве какому-нибудь провинциальному русисту из медвежьего зарубежного угла. И то в основном лишь потому, что он, русист, увлекался подобными словесными экспериментами, переходя с третьей ступени изучения русского языка на четвертую. Честно говоря, мне жаль этих людей, забежавших в великую русскую литературу с дохлыми крысами на веревочках. Они растеряны, они нервничают, объясняют критикам и читателям, какие у них замечательные крысы. Но критики уже хотят новых поводов для демонстрации своего университетского образования. А читатели хотят литературы.

И они ее получают. Да, одни суетились вокруг странных букеров-антибукеров и не менее странных пушкинских премий немецкого происхождения, а другие бегали, показывая всем щеку, потрепанную Бродским, или вихор, поглаженный Солженицыным. Но третьи тем временем сидели и писали, пытаясь понять наше безумное время. Именно их книги оказались сегодня востребованы. Они издаются — и они читаются.

— Помнится, вы когда-то назвали постмодернизм укропчиком, которым посыпано мясо. «А мясо — это реализм, — сказали вы, — и есть надо мясо, а не укропчик».

— Верно. Постмодернизм бывает разный. Я сам сейчас работаю над постмодернистской вещью — «Гипсовый трубач». Я давно хотел написать постмодернистский роман, но такой, чтобы читатель не засыпал на второй странице, чтобы он чувствовал себя Читателем, а не подопытным кроликом, и не тонул в интертексте, как в выгребной дачной яме…

— Вы много пишете — заточились, наверное, «в обители трудов и чистых нег»…

— Да нет, кроме творчества — работы очень много. Я как консультант принимал участие в разработке серии современной прозы «Имена» в «Олма-пресс», вот буду редактировать толстый альманах «Новая русская словесность», который планирует выпускать это же издательство. В нем сможет печататься литературная молодежь, лишенная, к сожалению, того внимания, порой строгого, которым было окружено мое литературное поколение, — журнал «Юность», например, уничтожен группой энергичных пенсионеров.