Татьяна подняла глаза.

– По-моему, пирог не пропекся, – мягко заметила она.

– Уже девять вечера. Я съел бы его сырым четыре часа назад.

Но Татьяна не собиралась отступать, возможно, потому, что считала себя правой.

– Возвращаясь к Пушкину, должна сказать, что Россия в образе Евгения не хотела реформ. И Петру следовало бы оставить все как есть.

– Да ну?! – воскликнул Александр. – Какую Россию? Когда вся Европа вступала в эру Просвещения, Россия все еще оставалась в Средневековье! Построив Санкт-Петербург, Петр привнес в Россию культуру, французский язык, образование, ввел в моду путешествия. Впервые появились понятия аристократии и среднего класса. А театр? Книги? Книги, которые ты так любишь! Пойми, Толстой никогда не написал бы своих романов, если бы ни реформы Петра! Жертва Евгения и Параши означает, что победил лучший мировой порядок! Что свет восторжествовал над тьмой.

– Да, легко тебе говорить о чужой жертве! Не тебя преследовал бронзовый исполин!

– Взгляни на это с другой точки зрения, – посоветовал Александр, доедая хлеб. – Что у нас сегодня на обед, который плавно перетек в поздний ужин? Пирог с капустой. Хлеб. Почему? Не знаешь почему?

– Иногда я просто не пони… – начала она.

– Терпение. Через минуту поймешь. Мы питаемся кроличьей пищей, потому что ты не захотела вставать в пять утра, как я просил, чтобы наловить рыбы. Позже рыба не клюет, так ведь? Ты меня послушала?

– Иногда я слушаю… – вставила Татьяна.

– Верно. И в такие дни у нас есть рыба. Я прав? Разумеется. Конечно, просыпаться в такую рань не хочется, зато у нас есть настоящая еда!

Александр с удовольствием откусил кусок пирога.

– Отсюда мораль: великие деяния стоят великих жертв. Я имею в виду и Ленинград. Он стоил всех жертв.

– А Сталин? – вырвалось у Татьяны.

– Нет, нет и нет!

Он поставил тарелку на одеяло.

– Я сказал великие деяния. Жертвы во имя сталинского мирового порядка не только омерзительны, но и бессмысленны. Что, если бы я заставил тебя встать, приказал, велел и у тебя не было иного выбора? Если бы тебе пришлось встать и нехотя, протирая глаза, тащиться на холод не ради рыбы, а ради грибов, причем не просто грибов, а ядовитых поганок, которыми я продолжал бы набивать корзину, тех, от яда которых разлагается печень и нет ни противоядия, ни лекарства? Скажи-ка, захотела бы ты тогда подниматься на рассвете?

– Я и сейчас не хочу подниматься, – проворчала она, показывая на тарелку. – Доедай. Конечно, это не рыба…

Он поднял тарелку.

– Это пирог прелестной Татьяны, – весело объявил он, набивая рот. – Знаешь, есть такие битвы, когда приходится сражаться, даже если ты не хочешь. Битвы, за которые стоит отдать жизнь.

– Думаю… – начала она, отводя глаза.

Александр доел пирог и снова отставил тарелку:

– Иди ко мне.

Татьяна подвинулась к нему.

– Давай больше не говорить об этом, – решила она, крепко обнимая его.

– Пожалуйста, давай больше не будем говорить об этом. Лучше поплаваем в вечерней Каме, – вторил Александр.

Наутро Александр отправился рубить дрова, но отчаянный вопль Татьяны, перекрывший мерные удары, заставил его бросить топор и мчаться на помощь. Ворвавшись в избу, он огляделся. Татьяна скорчилась на кухонном столе, обхватив коленки.

– Что? – выдохнул он.

– Шура… когда я готовила, по моей ноге пробежала мышь!

Александр обвел взглядом сковороду с яйцами, кипящий чайник на примусе, нарезанные помидоры, Татьяну, сумевшую одним махом вскочить на высокий стол… Как он ни сдерживался, губы сами собой расплывались в широкой улыбке.

– И что… что ты здесь делаешь?

– Я же сказала! – завопила она. – Мышь пробежала… и задела хвостом по ноге! Придумай что-нибудь!

– Хорошо, но для чего ты туда забралась!

– Пряталась от мыши, разумеется! – недовольно нахмурилась Татьяна. – Так и будешь стоять или все-таки поймаешь ее?

Александр подошел ближе и подхватил ее. Татьяна обняла его за шею, но по-прежнему не касалась ногами пола. Он обнял ее и стал целовать.

– Татьяша, глупышка, мыши могут взбираться наверх.

– И вовсе нет!

– Я как-то видел, как в Финляндии мышь взбиралась по колышку палатки командира, пытаясь достать лежавшую на крыше корочку хлеба.

– А откуда там взялась корочка хлеба?

– Мы положили.

– Зачем?

– Посмотреть, сможет ли мышь достать ее.

Татьяна невольно хихикнула.

– Так вот, не видать тебе завтрака, пока мышь здесь бегает.

Александр вынес ее наружу и пошел за тарелками. Они поели, сидя на скамье.

– Таня, – недоверчиво спросил он, доедая яичницу, – ты в самом деле боишься мыши?

– Да. Ты убил ее?

– Интересно, каким это образом? Ты никогда не говорила, что боишься мышей.

– А ты не спрашивал. Каким образом? Это не я, а ты капитан Красной армии. Чему тебя только там учили?

– Убивать людей. Не мышей.

Татьяна рассеянно ковырялась вилкой в тарелке.

– Тогда брось в нее гранату. Или застрели из пистолета. Только сделай что-нибудь!

Александр покачал головой:

– Подумать только, что ты ходила по улицам Ленинграда под обстрелом, стояла в очередях, когда сверху сыпались бомбы, разрывавшие на куски тех несчастных, кто стоял впереди и сзади тебя. Смело смотрела в глаза людоедам, спрыгнула с поезда, чтобы найти брата. И после этого боишься мышей?

– Вот именно! – вызывающе бросила Татьяна.

– Поверить невозможно! Если человека не пугают истинные ужасы…

– Ошибаешься. Опять ошибаешься. Ну что, остались вопросы? Что-то еще хочешь узнать? Или добавить?

– Только одно. Совсем мелочь, – с серьезным лицом пояснил Александр. – Похоже, мы нашли еще один способ применения кухонному столу, который я сколотил вчера.

Но тут он не выдержал и громко прыснул.

– Давай смейся! Конечно, я здесь специально для твоего развлечения, – пожаловалась Татьяна, хотя глаза искрились весельем.

Александр взял из ее рук тарелку и, потянув к себе, поставил между своими расставленными ногами.

– Таня, увидела бы ты себя со стороны! Просто смех! – Он поцеловал ее в грудь. – Я тебя обожаю.

– Если бы ты в самом деле меня обожал, – непримиримо пробурчала она, стараясь вывернуться из его объятий, – не сидел бы тут, флиртуя со мной, вместо того чтобы оккупировать вражескую территорию и прикончить врага.