Он обернулся, прямо взглянул на меня. И острый запах хрена — как слезы на глазах.

Мне так хотелось протянуть руку, провести пальцами по щеке, колкой от щетины, пригладить упрямый вихор надо лбом. Снова услышать признание в любви, на которое я всегда отвечала смущенным молчанием.

— Петтер, — начала я наконец, справившись с собой, но он не стал слушать: покачал головой и улыбнулся устало.

— Не надо, Мирра. В качестве кого я могу поехать с вами? И что мне делать в Мидгарде? Я все решил.

— Вы меня… бросаете? — все еще не веря, усомнилась я, ожидая насмешки, протеста, поцелуя, в конце концов! Только не смолисто-терпкого смирения, которым сейчас повеяло от Петтера. Не было ни горчичной ревности, ни прокисшей вони обиды, лишь густой непрозрачный ладан, за бархатными складками которого ничего не разглядеть.

Чувства мои словно рассыпались бисером: злость, недоверие, боль, нежность.

— Да, — проронил Петтер, глядя куда-то мимо меня. — Бросаю.

Дуновение сандала подсказало мне, на что (точнее, на кого) был устремлен его взгляд. Но сейчас меня не радовало даже нежное — мягкое, как шелк, светлое, как слоновая кость, — древесное благоухание. Хотелось надавать пощечин Петтеру — или вцепиться в него и не отпускать.

Вот только я должна думать о сыне…

— Мирра, вы готовы? — деловито поинтересовался Исмир, держа мои вещи. Рядом с ним сверкал любопытными глазищами Валериан, чуть дальше стояли Альг-исса и закутанный в традиционное покрывало Вет-исс.

Опасаясь не совладать с голосом, я только кивнула. Петтер был во всем прав, напомнив о моих собственных страхах и сомнениях. Отчего же тогда так пусто и горько?

Как случилось, что я больше не представляла своей жизни без Петтера? Но и с ним не представляла тоже…

Боги, милосердные мои боги, что же делать?!

Не оставляя мне времени на размышления, Исмир уже принялся менять облик…

Прощание вышло скомканным. Смущенная и счастливая Альг-исса заверяла, что с ветерком домчит Петтера до Ингойи, совала мне в руки какие-то нелепые гостинцы, а я кивала и благодарила, как механическая кукла, стараясь не смотреть на юношу. И медлила, не в силах отвернуться и пойти прочь.

— Мам, ну давай скорее! — не выдержав, влез Валериан, едва не подпрыгивая от нетерпения. — Полетели уже!

— Да, милый, — я сжала руки и шагнула к Петтеру. Остановилась в метре от него, выговорила с трудом: — До свидания, Петтер.

— Прощайте, — глухо возразил он, не оборачиваясь.

Разозлившись (неужели он ожидает, что я стану умолять?!), я наконец позволила сыну увлечь меня к готовому взлететь дракону. Устроилась меж зубцов хребта, радуясь про себя, что не успела сменить удобный комбинезон на привычные юбки.

А потом крепко зажмурилась, сдерживая слезы, и до боли в руках вцепилась в чешуйчатый гребень перед собой. И лишь когда мы оторвались от земли, не выдержала. Обернулась.

Петтер, задрав голову, неотрывно глядел нам вслед.

Стремительно уменьшающаяся темноволосая фигура среди холодного блеска льдов.

Прощайте, Петтер. Пусть у вас все будет хорошо…

Следующие две недели — как цветные картинки в калейдоскопе.

Потрясающая панорама: серое море, в котором бриллиантами сверкали айсберги. Рев драконов, вылетевших нам навстречу. Слова Исмира на прощание: — «Вы — наша последняя надежда!», и отчаяние, ледоколом вспоровшее его обычное спокойствие. Истощенное личико моего первого пациента. Сияющие счастьем глаза его матери, когда малыш пошел на поправку. Восторг Валериана при виде крошечной долины, где из-под земли били гейзеры…

Сложно быть последней надеждой, еще сложнее — не оправдать, не суметь. А меня действительно позвали лишь тогда, когда все остальные средства уже были испробованы. Надо думать, довериться человеку в этой ситуации драконам было непросто.

Изломанные болезнью тельца малышей походили на расстроенные музыкальные инструменты. И я тщательно отлаживала тонкие механизмы, потихоньку приводя пациентов в гармонию с самими собой.

Я выкладывалась полностью. Почти падая с ног от усталости, стаканами пила стимуляторы. Вечером ненадолго проваливалась в тяжелый сон, а потом вскакивала с криком и до утра сидела у воды, тупо глядя на поднимающийся над ней парок.

Только теперь, когда Валериан наконец очутился в безопасности, я до конца осознала, что вся моя жизнь превратились в груду стеклянно-острых осколков. И я никак не могла избавиться от неизбывной тянущей боли в груди. Ни лаванда с иланг-илангом, ни чайное дерево и мята не помогали. Впрочем, глупо было и надеяться…

Нас поселили в уютной крошечной долине, окруженной надежным гребнем скал. Выходящие на поверхность горячие ключи, а также подогреваемая все тем же подземным огнем почва позволяли нам не чувствовать никаких неудобств. Оазис тепла среди ледяных неприветливых равнин. Сами драконы гнездились в айсбергах, которые в избытке имелись в здешних холодах водах, так что меня доставляли к пациентам по воздуху.

Ранним утром после одной из таких бессонных ночей мое одиночество (Валериан спокойно спал в стороне, прямо на шкуре, брошенной на теплую землю) потревожило хлопанье крыльев.

Еще слишком рано! Неужели что-то случилось? Кому-то из малышей стало хуже?

Я обернулась, поплотнее стягивая шаль на плечах. В тонкой сорочке я чувствовала себя почти голой.

Дракон кувыркнулся в воздухе, приземляясь уже человеком. До боли знакомое лицо, собранные в хвост светлые волосы, прищур льдисто-голубых глаз… И покачивающаяся в ухе серьга.

— Исмир? Что вы здесь делаете? — осведомилась я, признаю, не слишком приветливо. На соблюдение политеса сил не оставалось, к тому же недосып не лучшим образом сказывался на моем характере.

Исмир вернулся в Ингойю сразу после того, как доставил меня сюда. Надо думать, спешил ловить оставшихся заговорщиков.

— И это вместо «здравствуйте»? — он насмешливо приподнял тонкую бровь.

Выглядел дракон встрепанным и донельзя усталым. Даже запах сандала был словно припорошен пылью.

— Здравствуйте, — послушно повторила я. — Так что вы здесь делаете?

— Прилетел поговорить с вами об одном нашем общем знакомом. — Обтекаемая формулировка заставила меня нахмуриться. Исмир склонил голову набок (отчего камни в серьге ярко блеснули) и поинтересовался: — Вы позволите мне присесть?

— Конечно, присаживайтесь, — вежливо пригласила я и, усмехнувшись, не удержалась: — Вы держитесь так, словно мы на каком-нибудь приеме!

— Учтивость — это вопрос воспитания, а не обстоятельств! — произнес этот потрясающий наглец, умудрившись вложить в одну фразу и ответ, и упрек. Он уселся рядом со мной, с явным наслаждением распрямил ноги. — Вы даже не спросите, кого я имел в виду?

— Ингольва? — равнодушно предположила я. В глаза словно насыпали песка, и мозг мой был устало туп.