Мы похоронили Изабеллу на кладбище города Бергена. Если вы хотите взглянуть на её могилу, я вам могу её показать. На ней поставлен простой деревянный крест. Кругом него цветы. Заходящее солнце золотит верхушки небольшого леска около кладбища, а с океана доносится туда чистый и свежий морской воздух. Хорошо пожить в этом месте, хотя бы и не было надгробного камня.

Что касается меня, то я вскоре после этого покинула Берген. Актёры поехали дальше, и я с ними. Запас денег меня был невелик. А таким способом я надеялась безопасно и без особых затруднений добраться до севера. Между прочим, я написала вам письмо, адресовав его в лагерь принца, но оно, как видно, не дошло до вас. Мне не удалось, однако, осуществить свой план, так как актёры изменили свой маршрут. Хуже всего было то, что я сама заболела лихорадкой — не такой сильной и жгучей, которая свела Изабеллу в могилу, а незаметной, но упорной и истощающей силы. Актёры относились ко мне чрезвычайно сердечно и возили меня всюду с собой, хотя я для них была лишней обузой. Я была в таком истощённом состоянии, что едва могла понимать, что со мной происходит. Но вот однажды утром я проснулась с таким чувством, как будто очнулась от тяжёлого и долгого сна.

Дотащившись кое-как до окна, я выглянула наружу. Небо было ярко-синего цвета было тепло, дома и люди казались совершенно непривычными для меня. Я очутилась в Милане. Мало-помалу я становилась крепче и опять стала играть с труппой — надо же было чем-нибудь зарабатывать себе на пропитание, да и следовало отплатить как-нибудь актёрам за всё то, что они для меня сделали. Можете представить, как мне хотелось вернуться назад, на родину. Но моя мечта осуществилась только через два года: в Голландии ведь свирепствовала война.

В конце лета мы прибыли во Францию. В Монтабане губернатором оказался герцог де ля Тремуйль, дальний родственник нашей семьи. Не все губернаторы похожи на вас, это я узнала по собственному опыту. Однако я решилась поведать ему о своём положении. Он, конечно, знал моё имя и мог бы сделать что-нибудь для меня. И он действительно это сделал.

Бедный Лафосс был страшно перепуган, когда герцог сам пришёл к нам и стал разыскивать свою родственницу. Но в конце концов он только выиграл от этого посещения. Герцог взял меня с собой ко двору Генриха Наваррского. Потом мы поехали в Ларошель, где он посадил меня на вооружённый гугенотский корабль, отправлявшийся в Англию, и дал мне поручение передать письма лорду Сесилю. Хотя королева приняла меня в высшей степени любезно, но мне хотелось поскорее увидеть Голландию и вас, чтобы передать вам последние слова вашей жены.

Высадившись в Бриле, я сейчас же стала разыскивать вас. Я узнала, что года два тому назад вы взяли приступом Гертруденберг, но затем уехали оттуда. Никто не мог сказать мне, где вы потом были. Некоторые уверяли, что вы умерли. А умерли многие: Изабелла, её отец, моя мать.

Я приехала в Гуду, где у меня есть родственники. Отсюда я хотела ехать в Дельфт — повидаться с принцем и расспросить его о вас.

Ну, теперь я вам всё рассказала. О многом я предпочитала бы умолчать, но нарочно сказала вам, чтобы вы могли убедиться, что с моей стороны было сделано всё возможное. Может быть — Богу известно, что эта мысль сильно тяготила меня по временам, но теперь, оглядываясь назад, я не вижу другого пути. Мне страшно прискорбно, что я не могу сообщить вам более отрадных новостей, но, видно, так было угодно Богу. Может быть, это послужит вам утешением когда-нибудь, когда самое худшее уже будет пережито.

Она смолкла, и я напрасно искал слов, чтобы поддержать разговор: я был совершенно ошеломлён тем, что мне пришлось услышать. Наконец я сказал:

— Не знаю, как и благодарить вас, донна Марион. Я не в состоянии выразить словами то, что чувствую. Ваш рассказ похож на сказку из другого мира. Никогда бы я не поверил, что у нас на земле возможны такие вещи.

— Я не совсем понимаю, о чём вы говорите, — холодно отвечала она. — Я действовала так, как мне подсказывало чувство. Я была обязана сделать всё это, и потому вам незачем меня благодарить. Но я слишком разговорилась. Становится уже темно, и я велю принести свечи.

Она встала и позвонила. Через минуту вошёл слуга со свечами. Теперь я опять мог видеть её. Она стояла, опираясь рукой на стол и глядя не на меня, а куда-то дальше меня. Она была очень бледна, и на её лице появилось какое-то жёсткое выражение. Я подошёл к ней, взял её руку и поцеловал, как когда-то в первый день моего прибытия в Гертруденберг она поцеловала мою.

— Благодарю вас, донна Марион, — сказал я. — Хотя Богу известно, как я любил Изабеллу, я ещё не знаю, захотел ли бы я, чтобы она осталась в живых ценой вашего позора. Да и она сама этого не пожелала бы, конечно.

Рука донны Марион безвольно лежала в моей; но вдруг она отдёрнула её.

— Вы бы никогда об этом не узнали, — промолвила она. — Да и она не узнала бы. Мне не хотелось говорить об этом, но слова как-то невольно срывались у меня с языка.

Мне казалось, что без этого мой рассказ будет неполон, будет такое впечатление, как будто не всё было сделано для того, чтобы спасти её. Это была моя слабость. Но, увы! Нам всем так свойственно по временам впадать в эту слабость.

— Только не вам. Если когда-либо была на свете сильная женщина — то это вы, с вашей даже сверхчеловеческой силой.

— Хотела бы я иметь такую силу, — печально ответила она. — Я во всём потерпела неудачу.

— Вовсе нет. Вы много сделали, так много, что я этого никогда не забуду.

Я опять хотел взять её за руку, но она спрятала её от меня.

— Вы стало быть, хотите этим просто отблагодарить меня, хотя я и не заслуживаю такой благодарности.

Она протянула мне руку, которая была холодна, как лёд.

— Пожалуйста, не целуйте мою руку, дон Хаим. Вы конфузите меня. Не думаю, чтобы вы сегодня хотели быть в гостях, — прибавила она, — и потому не решаюсь просить вас разделить с нами нашу трапезу, хотя фру Терборг будет бранить меня, если