Когда пришло время, командующий Цзао Цзыцзи покинул свой пост в армии императора, удалившись от всякой общественной жизни и службы. Он приехал в «Восточный склон», его там радостно приняли, и он жил там до конца своих дней.

В самом начале своей жизни в поместье он женился. Ее звали Шао Бянь, из города под названием Чуньюй, расположенного западнее, на противоположном берегу Великой реки от тех болот, где он так долго обитал.

У нее были необычные рыжие волосы, у Шао Бянь: говорили, что ее предки родом из пустыни за границами империи. Цзыцзи также привез в поместье ее престарелого отца, бывшего учителя, утратившего здоровье на тяжелой работе сторожа на руднике после того, как один из его сыновей подался в разбойники. Этот сын погиб, насколько удалось выяснить.

Младшему брату жены, которого звали Пань, Цзыцзи дал образование, а потом отправил учиться на офицера кавалерии Катая.

Говорили, что его жена очень умна и красота ее необычна. Поэтесса Линь Шань в то время, когда она еще жила в «Восточном склоне», обучила ее каллиграфии и другим навыкам образованного человека.

В свою очередь, жена Цзао Цзыцзи, с его одобрения, обучила всему этому их дочь. Их дочь вышла замуж за человека, сдавшего экзамен на степень цзиньши, что делало честь их семье. Их сыновья стали солдатами, оба, а потом, через много лет, ушли с военной службы, дослужившись до высоких рангов.

Цзао Цзыцзи был похоронен, когда пришло его время, на кладбище, на высоком холме над фермой, откуда открывается вид на речку и на большую реку в ясные дни. Он лежит под кипарисом рядом с братьями Лу Чэнем и Лу Чао, которых похоронили так близко друг к другу, как только допускали правила, так как они были вместе всю жизнь, когда позволяли обстоятельства.

Рядом с ними всеми покоится сын поэта, Лу Ма, имя которого уже стало синонимом преданности и сыновней любви.

На могильном камне поэта написаны его собственные слова:

Высоко на зеленом холме меня схороните.

Под ночным дождем оплакать меня приходите.

Братьями в новую жизнь мы будем снова являться

И узам наших судеб не дадим разорваться.

В тот год, когда умер Цзао Цзыцзи, второй император Южной двенадцатой династии сделал подарок его жене и сыновьям, и они его приняли. Им предложили довольно большое поместье невдалеке, в обмен на «Восточный склон».

Начиная с того времени поместье «Восточный склон» стало местом поклонения и паломничества. Люди приезжали издалека, приносили цветы и оплакивали мертвых. Поместье содержалось за счет Катая, одним императорским двором за другим, в память о братьях Лу, похороненных там, и о любимом сыне поэта, и оно сохранялось долгие годы, пока текли реки.

После смерти обоих братьев, тех двух призраков, молодого мужчины и молодой женщины, больше никто не видел. Ни на крыше главного дома в сумерках, ни на лугу и во фруктовых садах, ни выше фермы среди кипарисов и у грушевого дерева на кладбище. Говорят, что они ушли туда, куда уходят люди, куда мы уходим, когда переходим в мир иной и обретаем покой.

* * *

Дайянь до сих пор иногда становился на скамью и смотрел сквозь решетку высокого, маленького окошка. Он не знал, глупо ли это, и для него это не имело значения. Он наделал достаточно глупостей. Но он ощущал необходимость видеть то, что за окном и внизу, озеро, город. Отсюда он не мог видеть море, но иногда ночью он его слышал.

Только не сегодня. Был канун нового года, Шаньтун у подножья дворцового холма шумно веселился. «Так и надо», – думал он. Жизнь продолжается, год закончился, год начался, мужчины и женщины должны удостовериться, что они пережили этот переход.

Он вспоминал другие новогодние праздники, не только тот, что был год назад в Ханьцзине. Невозможно задержаться лишь в одном времени, в одном воспоминании. Он вспоминал фейерверки дома, и как супрефекты много лет проводили смотр стражников, выстроив их на площади перед управой. Он помнил, что был еще слишком мал и испугался сверкающих разноцветных вспышек в ночном небе. Он стоял, прижавшись к матери, и успокоился только тогда, когда увидел, что отец улыбается, глядя на зеленые, красные, серебряные огоньки в безлунном небе.

Он на удивление хорошо помнил улыбку отца. «Некоторые вещи, – думал Дайянь, – сохраняются, пока мы живы. Реки бесконечно текут на восток, их течение уносит всех, но каким-то образом мы по-прежнему находимся на далеком западе, а некоторые из нас – дома».

Здесь роскошные фейерверки, их узоры заставляют любующегося ими человека снова ощутить себя ребенком. Он увидел на небе красный цветок пиона и рассмеялся, радуясь такому мастерству. Он удивлялся, как человек, стоящий в таком месте, как он, вообще может смеяться. Что это значит, о чем говорит – что его могут сделать счастливым, пусть на короткое время, искусные мастера, играющие со светом по другую сторону от этой решетки?

Треск фейерверков теперь раздавался постоянно и доносился из многих мест. Некоторые ракеты запускали отсюда, с дворцовой территории, другие взлетали у Западного озера, с берега и с лодок на воде. Ночь была шумная и яркая. Люди знали, что сейчас мирное время. Возможно, в следующем году их ждет жизнь, а не смерть? Но какой человек может знать это наверняка?

Если бы у него было еще две ночи осенью, такие же безлунные, как эта, он бы вернул Ханьцзинь. Шум снаружи был громким, но он так долго был разбойником, а потом солдатом, к тому же обладателем очень хорошего слуха, что он услышал шаги в коридоре за спиной. Он уже спрыгнул со скамьи и ждал, когда открылся замок и дверь распахнулась.

Первый министр Катая вошел один.

Ничего не говоря, Хан Сень поставил поднос с жаровней на маленький столик посередине комнаты. Он сам его принес. Фляга с вином стояла на подносе, подогревалась. И еще две темно-красных чашки.

Первый министр поклонился Дайяню, тот ответил ему тем же. Дверь, как заметил Дайянь, осталась приоткрытой. Он подумал об этом.

Снаружи доносились звуки. Треск и щелчок, потом взрыв света.

– Прошу прощения, мой господин, – произнес он. – Боюсь, у меня нет очага.

– Думаю, они считают, что это небезопасно, – сказал первый министр.

– Вероятно, – согласился Дайянь.

– Еда здесь приемлемая?

– Да, спасибо. Лучше, чем часто едят солдаты. И мне присылают чистую одежду и брадобрея, чтобы побрить меня, как видите. И он еще не перерезал мне горло.

– Я вижу.

– Присаживайтесь, прошу вас, господин.

– Благодарю вас, командующий.

Хан Сень сел на табурет. Дайянь придвинул скамью, и они оказались за столом друг напротив друга.

– Я принес вино, – сказал первый министр.

– Спасибо. Оно отравлено?

– Я выпью вместе с вами, – невозмутимо ответил Хан Сень.

Дайянь пожал плечами.

– Почему вы здесь? Почему я здесь?