Нам все еще не так-то легко детализировать, что именно мы можем вычитать из всего этого. Как спрашивал Жак Менье: “Возможно ли, начав со свалки, реконструировать правила дорожного движения?”[1018] Отвечая на этот вопрос, следует заметить, что для меня абсолютно очевидно, что то, как мертвые остаются рядом с живыми в качестве источника утешения, то, каким образом должны покинуть этот мир их души, и природа того путешествия, которое в конце концов ожидает каждого – через Страшный суд, рай и ад, – все это формирует морально-нравственный ландшафт, индивидуальные представления о собственном “я”. Это не исчерпывающий ответ, но, оставив все эти вопросы без внимания, мы никогда не поймем, в чем другая культура видит ценность и смысл жизни и какого рода боль в другой ментальной вселенной вызывают безымянная могила, перспектива смерти в бою или обнаруженный во рву пепел из крематория.

Один из ведущих исследователей Всероссийского центра изучения общественного мнения в Москве Алексей Левинсон признался мне: “Сюда приезжает масса иностранцев, которые задают дурацкие вопросы. Вы отличаетесь от них тем, что задаете дурацкие вопросы, на которые мы не можем ответить”[1019]. В другой раз он выразил свой скепсис иначе: “Думаю, что вы обнаружите просто пустоту”. Его замечания были основаны на чувстве неловкости, на ощущении, которое с Левинсоном разделяют другие российские интеллектуалы, что их культура утратила умение даровать человеку смерть, исполненную достоинства. Ностальгия и неловкость – трудные, неудобные эмоции, а расспросы о горе в академическом контексте легко могут спровоцировать оба этих чувства. Высшее образование и грамотность в более широком смысле сыграли свою роль в том, что дороги, ведущие в рай и ад, оказались закрыты для многих советских людей. И тем не менее, несмотря на то что советские граждане на протяжении десятилетий твердили в соцопросах и анкетах, что не верят в Бога, их дети по-прежнему приходят на могилы, чтобы поговорить с умершими. Люди из самых разных социальных слоев садятся в переполненные трамваи с ветками вечнозеленых растений и кульками с едой на Пасху и в родительский день. Они почти верят – или просто хотят надеяться, – что их услышат. Есть излюбленные для подобных посещений кладбища, где послания мертвым пишут на памятниках, сочетая, как делали когда-то их предки, плохо совместимые друг с другом религиозные фантазии: веру в приведения, в древних духов, в чудодейственную силу могил и в освященную землю с могилы. Одно из посланий, подписанное просто – “Владимир”, обращено к Богу: “Господи Боже, пусть мои мечты сбудутся!”[1020]

Похоронные практики, как и прежде, отражают коллективизм российской и советской жизни. Британские покойники зачастую совершают свое последнее путешествие на кладбище или в крематорий в одиночестве, в отдельном автомобиле для погребальных услуг, за которым по пригородным скоростным шоссе следуют в иерархическом порядке родственники или друзья покойного в своих лимузинах и частных автомобилях. Однако на советских и постсоветских похоронах скорбящие собраны в один довольно потрепанный автобус. В центре его размещается гроб, а вокруг сидят все те, кто пришел почтить память покойного, некоторые курят, некоторые делано подчиняются запрету на курение. Родственники, друзья, коллеги, собранные в одном пространстве автобуса “для ритуальных услуг”, ведут вполне будничные разговоры. Тело покойного некоторым образом вписано во все происходящее. Собственные похороны до сих пор остаются событием, которое люди планируют заранее и на которое они “не могут не прийти”. Важно соблюсти старые советские приличия и правила. Социальный работник, ухаживающий за пожилыми людьми, объяснила мне: “Они все еще откладывают для своих похорон специальную одежду и очень ею гордятся. Говорят: «Проследите, чтобы меня похоронили вот в этом». Они все подготавливают: обувь, новую рубашку, ни разу не надетый костюм. Некоторым трудно наскрести на это денег, но я знаю, что это для них очень важно. Я должна убедиться, что родственники – если они еще есть – знают об этих приготовлениях, чтобы не было никаких ошибок”[1021].

Если говорить о более мрачном наследии советской власти с точки зрения ритуала, то больше всего бросается в глаза общее оскудение всего, что связано со смертью. Огромные кладбища выглядят безликими, крематории – мрачными, а язык и музыка, которые используются в погребальных церемониях, кажутся постсоветским слушателям банальными. Но самое грустное впечатление производит постсоветское обнищание российских граждан. Неподъемные затраты на похороны вызывают у необеспеченных горожан огромную тревогу. Когда в собственной квартире на пятнадцатом этаже умирает бабушка, первой проблемой становится перевезти ее тело в морг. Водители погребальных автобусов требуют больших взяток, и их приезда приходится ждать по несколько дней – по двадцать четыре, по тридцать шесть часов, – а иногда они вообще не появляются. В 1997 году в связи с этим произошел небольшой скандал[1022].

Мой приятель Дима работает среди сваленных в беспорядке образцов гробов и гипсовых ангелов в конторе рядом с главным входом на Ваганьковское кладбище, самое крупное кладбища в центре Москвы. Эту работу ему предложили на бирже труда, но он считает, что она ему вполне подходит. Помимо всего прочего, к нему приходит масса иностранцев, в основном журналистов. Они всегда расспрашивают его о мафиозных похоронах – пышных и вульгарных, которые стоят столько, что можно “сделать что угодно. Что угодно”. Я купила выпускаемый им глянцевый журнал с утешительными статьями о бальзамировании и образцом договора на оказание ритуальных услуг, который заверяет всякого подписавшего его в том, что ему будут оказаны услуги высочайшего качества. Специально для тех, кого волнует соблюдение этикета, журнал содержит объемные разделы с информацией о ритуальном угощении, рекламу украшения столов и советы о том, как изящно и со вкусом сформулировать эпитафию[1023].

Мы посмеялись над причудами новых богатых, но Диму удивило, что я спросила его о других посетителях кладбища. Вся эта тема вызывает некоторое смущение: есть что-то неправильное в мире, в котором то, как вы обращаетесь с мертвым телом, зависит от состояния ваших финансов. Однако, в конце концов, он достал для меня прейскурант. “Бедные считают каждый рубль”, – сказал он. В 1997 году венок из искусственных цветов стоил 450 тысяч рублей (а из настоящих – всего 250 тысяч). Автобус можно было заказать за 625 тысяч. Возможно, были еще и дополнительные траты, но базовые издержки обойти невозможно: 110 тысяч стоит подпись на документах, 450 тысяч – подготовка тела покойного, да и самый дешевый гроб обойдется никак не меньше пары сотен тысяч рублей. В среднем стоимость похорон редко опускается ниже 2,5 миллиона рублей. Кажется, что это целое состояние. Конечно, инфляция неизменно добавляет к сумме бессмысленные нули. Но только если ваша пенсия составляет полмиллиона рублей в месяц, нули эти совсем не бессмысленны; что уж говорить о ситуации, в которой человек по полгода не получает причитающуюся ему зарплату.