Но вот дорога резко свернула вправо, и он оказался на длинной полосе песчаного пляжа. По его подсчетам, замок вот-вот должен был появиться, и ему очень хотелось добраться туда до захода солнца. Однако в соседней роще он увидел каменный короб, в котором находилась статуя Пресвятой Девы с Младенцем на руках. Изображения были вырезаны искуснее обычного, а кроме того, украшены букетами и цветочными венками. Обтесанная каменная плита перед святилищем, явно предназначенная для молящихся, располагала к отдыху, он присел на нее, посмотрел на Мать, и ему показалось, что она смотрит на него. Он не отводил глаз, и вот лицо ее утратило каменную неподвижность — что еще более странно, на нем показалась улыбка. То, разумеется, была лишь иллюзия, однако он поднялся в сильном смятении и после этого ускорил свой шаг. Откуда эта улыбка? Он не верил в изображения и уж тем более не верил в Пресвятую Деву — вот разве что считал ее героиней душеполезной истории. Погрузившись в мысли, он шагал дальше, не замечая, как солнце клонится к горизонту.

Тени в лесу по его левую руку сгустились, а гул набегающих на берег волн по правую стал громче, ибо тишина плотнее прижала своим бархатным пальцем все прочие звуки. То тут, то там на багрянце неба робко загоралась звезда. Спустились сумерки, скоро настанет ночь, а замка все не видно!

Он зашагал еще стремительнее; нет, то был не страх — страх был неведом соколу Магомета, — но пришлось задуматься о ночлеге в лесу, а кроме того, ему очень хотелось, чтобы стремительно убывающий дневной свет помог ему определить, когда он доберется до замка, действительно ли это замок его предков. Он с самого начала верил в то, что при виде развалин память его воспрянет и поможет вернуться в прошлое.

Спустилась ночь, земля погрузилась во тьму, погрузилось и море, лишь призрачные полоски света змеились по беспокойной поверхности воды. Идти ли дальше?..

И тут он услышал колокол: единственный негромкий удар, совсем близко, чистый, как серебро. Он остановился. Земной ли то звук? Безмолвие после звука сделалось лишь глубже, и он начал было гадать, не овладела ли им еще одна иллюзия, когда колокол ударил снова!

— О! — пробормотал он. — Уловки монахов из Отранто. Какая-то душа отходит.

Он зашагал дальше, ориентируясь на звук. Внезапно деревья расступились, дорога вывела его к стене с широким карнизом. Несколько далее на фоне неба вырисовывалась темная громада, увенчанная массивными зубцами.

«Крепостные ворота! — воскликнул он про себя. — Крепостные ворота! И рядом пляж, и — о Аллах! — волны звучат точно так же, как и раньше!»

Колокол теперь звонил с неимоверной отчетливостью, отзываясь в нем внутренним холодком, — будто бы звоном своим стремился воспрепятствовать памяти восстать из бездны, которой надлежало быть окончательной, как могила; звонил торжественно, как будто со звоном этим душа Мирзы устремлялась в иной мир. Дурные предчувствия едва не парализовали волю путника, и ему пришлось нечеловеческим усилием взять себя в руки, чтобы вернуться в настоящее к вопросу: что дальше?

Мирза был не из тех, кто легко отказывается от своих замыслов. Больше от волнения, чем из суеверия, он проверил, плотно ли меч сидит в ножнах, а потом, взяв копье наперевес, вошел под темные своды ворот. Когда он покинул их с противоположной стороны, вновь раздался удар колокола.

«Не след мусульманину внимать призыву к христианской молитве, — подумал Мирза и тут же ответил себе в оправдание: — Но я не пойду к молитве, я лишь ищу… — Он остановился, ибо, как ни странно, ему явилось лицо Мадонны из каменного короба у поворота дороги, а что еще более странно, он еще явственнее ощутил, что видел на лице ее улыбку. Он закончил фразу: — Свою мать, а она — христианка».

В этом заключении был какой-то изъян, он стал отыскивать его, а отыскав, очень удивился. До того момента он и не думал о том, что его мать — христианка. Кто же сейчас вложил эти слова ему в уста? Откуда они взялись? И пока он торопливо раздумывал, как подействует на нее открытие, что сын ее — магометанин, перед глазами снова встала статуя из каменного короба, на сей раз — с Младенцем на руках, и загадка разрешилась в мгновение ока.

— Две матери! — произнес он. — А что, если мое появление стало ответом на молитву одной к другой?

Мысль эта глубоко его поразила; дух смягчился, векам сделалось горячо от слез, и усилие, с которым он возвращал себе привычную мужественность, отвлекло его от предчувствия иной, более суровой и длительной борьбы, которая предстоит ему в том случае, если графиня действительно окажется той, с кем его связывают самые нерушимые земные узы: узы борьбы между привязанностью и долгом, ибо последний крепче веревки привязывал его к Магомету.

Эти чувства, нужно отметить, способен разделить любой; с того момента, как Мирза увидел у дороги святой образ, — с момента, открывшего новую эпоху в его жизни, — часто вспоминая эту ночь и ее события, он ни разу не усомнился в своем родстве с графиней. Да, с этого момента не только она стала его матерью, но и земли за воротами он мысленно объявил своим родовым поместьем, а замок — тем замком, из которого его похитили, где осталось лежать тело его героического отца: он был графом Корти!

После этих замечаний читателю проще будет понять, в каком состоянии эмир вошел в ворота. Вокруг он не видел ничего, кроме теней, более или менее плотных и объемных; причитания ветра сообщили ему, что тени эти принадлежат деревьям и купам кустарника. Дорога, на которой он оказался, сильно заросла, однако указывала направление, и он шел по ней, пока не добрался до здания, так плотно скрытого тьмой, что рассмотреть в подробностях было невозможно. Проследив взглядом его верхний край, выделявшийся на фоне серого неба, эмир разглядел разрушенный фасад и одну башню с бойницами. Дорогу поделила надвое мостовая; Мирза пересек ее и вышел на открытое место, заваленное деревянными и железными балками; судя по всему, это был главный вход, ныне неиспользуемый. Почему он в таком состоянии, объяснять Мирзе не требовалось. Пожары и битвы были его давними знакомцами.

Колокол продолжал звонить. Звук, сладостной волной плывший по округе, видимо, исходил из зияющего портала, позволяя представить себе внутреннюю часть замка: сокрушенные перекрытия, галереи, обугленную, провалившуюся кровлю.

Мирза отвернулся и зашагал по дороге вправо: если в замок попасть невозможно, он обойдет его по кругу; путь оказался неблизким и поведал эмиру о масштабах крепости, равно как и о выдающемся положении, которое графский род занимал в былые дни.

Наконец он оказался у задней части развалин. Деревья здесь росли реже, он, к радости своей, увидел огоньки в окнах и пришел к выводу, что к разрушенной постройке лепится деревушка. А потом он услышал пение и вслушался: никогда еще он не слышал подобной торжественности в человеческих голосах. Приближаются они или удаляются?

Вскоре на самом верху подъема показался ряд высоких свечей, защищенных от ветра фонариками из прозрачной бумаги; потом ему предстали и те, кто эти свечи нес: мальчики в белых сутанах, с непокрытыми головами. Они начали спускаться с холма, за ними последовала группа монахов — их круглые лица и тонзуры поблескивали, составляя яркий контраст черным одеяниям. За монахами последовал хор из четырех человек, трое мужчин и одна женщина. А потом из-за гребня показался факельщик в легких доспехах, освещая путь фигуре, тоже облаченной в черное, которая тут же приковала к себе внимание Мирзы.