С недоумением и навязчивым изумлением мы вспоминаем, сколь стремительно предыдущее небесное явление схожего толка приобрело свое прозвание по общему согласию общества. И весьма воодушевляет, что нынешнее небесное тело оказалось чересчур чудовищно для поверхностного наречения. (В определенных кругах была высказана некая мысль, но простые приличия и благопристойность не дозволяют нам привести ее здесь; по мнению многих, мы на этих страницах довольно уже позорили данную молодую женщину.) И в самом деле: может, ярлык и приклеивается, когда мы вспоминаем нечто подобное с улыбкой, однако некоторые образы теряют свободу и полнокровное звучание, если мы бесстрастно взираем на них сквозь преломляющую призму имени.

– Ну и что скажешь? – спросил Фауст, сделав небольшой крюк через улицу.

Шкет засмеялся:

– Назвать негра негром за Калкинзом не заржавеет. А как еще что-нибудь назвать – сразу в кусты, по обыкновению!

– Да не, я не о том. – С третьей попытки Фаусту удалось зашвырнуть скатанную газету в окно второго этажа. – На первой полосе.

Шкет, сидя на крылечке, нагнулся и почесал ступню.

– А что?.. – Он перелистнул газету к началу. – Где вообще этот Камберленд-Парк?

– Нижний Камберленд-Парк? – Фауст вытянул жилистую шею и поскреб майку под вельветовой курткой. – Это на другом конце Джексона. Где совсем злые ниггеры. Где великий бог Харрисон живет.

– А, – сказал Шкет. – Я там был ночью. Пишут, что там больше не живет никто.

Фауст вскинул кипу газет на бедро.

– Ну а я тогда знаю только, что оставляю чертову прорву газет перед чертовой прорвой дверей, назавтра прихожу – а газет нету. Будь я проклят, в воде этой вчера утром по улицам бултыхаться. – Он снова прищурился на окно. – Нынче-то утром полегче. Эй, до завтра. Это твоей книжкой всю редакцию завалили, да?

– Не знаю, – сказал Шкет. – Да?

Фауст нахмурился:

– Заходи как-нибудь в редакцию, глянь, где газету печатают, что там да как. Я тебя с собой могу прихватить. Все покажу. Твою книжку привезли позавчера… – Фауст щелкнул пальцами. – А вчера вечером я ее коробками по книжным разносил. Как только… ну, это, стемнело.

Шкет заворчал и снова открыл «Вести» – хотел посмотреть на что-нибудь, кроме Фауста.

– Утренняя газета! – Старик зашагал по кварталу, вопя в дымную завесу: – Подходите, получите утреннюю газету!

А у Шкета она открылась на очередной четвертьполосной рекламе «Медных орхидей». Он отложил газету на крыльцо, направился к перекрестку, и тут в небе раскатился шум, который Шкет уже в рассеянности заметил, – рев. А в этом реве – вой; так воют самолеты за три квартала до аэропорта. Звук сгустился в вышине, и Шкет задрал голову. Ничего не видно; он перевел взгляд на улицу. Фауст, статуэтка в полном аквариуме молока, тоже остановился. Звук укатился прочь, притих.

Фауст удалился в небытие.

Шкет свернул за угол.

* * *

В гнезде теперь иначе, подумал он, взвешивая, что же должно было остаться прежним:

Рисунок цветными карандашами на загаженной стене…

Разболтанная люстра…

Угловатый и зубастый стержень дверной ручки под ладонью проскрежетал еще на дюйм…

Из комнаты посередине возникло черное лицо, снова обернулось внутрь; покачалось вместе с головой, с телом вместе удалилось в туалет. В гомоне зазвучал смех Кошмара и:

– Ладно. Ну то есть ладно. – Это Леди Дракон. – Ты высказался – и что нам делать-то теперь?

А кто-то еще в гвалте закричал:

– Эй, эй, эй, ну-ка хватит. Эй!

– Теперь… ага! – Голос Кошмара отделился от прочих. – И чего вы хотите?

Шкет подошел к двери.

Сиам и Флинт через всю комнату отметили его появление легкими, но разными кивками. Шкет привалился к косяку. Люди посреди комнаты, спиной к нему, – не скорпионы.

– Ну то есть, – Кошмар, ходя кругами, наклонился, стукнул себя по коленям, – чё вы хотите-то?

– Слушай. – Джон поворачивался за ним следом, придерживая полы перуанского жилета. – Слушай, это серьезное дело! – Рукава синей рабочей рубахи закатаны на предплечьях, все в пятнах, грязные, один локоть протирается. Ногти на больших пальцах – других не видно – очень чисты. – Ребят, вы же должны… – И он взмахнул рукой.

Милли посторонилась, чтобы он ее не задел.

– Что мы должны? – Кошмар потер плечо. – Слышь, браток, меня там не было. Я вообще не в курсах.

– Мы были не там. – Леди Дракон, сгорбившись, крутила белую чашку в темных ладонях, прихлебывала, наблюдала. – Нас и рядом не было, ну? – В комнате пила только она; а она пила шумно.

Милдред смахнула нити рыжих волос с лица и вдруг показалась гораздо старше Леди Дракон. (Он вспомнил, как однажды, не видя обеих, сообразил, что, невзирая на все различия, они примерно сверстницы.) Губы у Леди Дракон истончались и утолщались, снова и снова.

– Это какое-то говно! – Кошмар пальцами помял плечо. – Ну реально говно, слышь? И не вали это говно на меня. Поговори с кем-нибудь… – Его глаза вынырнули из-под бровей и нашли Шкета. – С ним. Он там был, я там не был. Это его были дела.

Шкет расплел руки на груди:

– А я что?

– Человек, – Милдред развернулась к нему, – убит!

Спустя несколько мгновений он почувствовал, как морщится лоб.

– Да ну? – То, что прояснилось внутри, прискорбно смахивало на облегчение. – Это когда это? – спросил он под бесстрастный мысленный контрапункт: нет. Нет, это не возможно, правда ведь? Нет.

– Слушай, – сказал Джон и посмотрел куда-то между Кошмаром и Шкетом. – Слушайте, ребят, мы же всегда могли с вами поговорить, да? Вы же вполне мазовые, да? Кошмар, мы тебе всю дорогу помогали, так? А ты нам. Шкет, ты раньше всегда с нами ел, верно? Ты нам был почти как родной. Мы тебя в первую ночь, когда ты только пришел, хотели к себе взять, помнишь? Но вам, ребят, нельзя же вот так запросто убивать людей. И ждать, что мы будем сидеть сложа руки. Мы должны что-то сделать.

– И кого мы убили? – спросил он. Они не говорят, что убил я, дошло до него. Они говорят, что мы. И его окатило холодом утраты.

– Уолли! – сказала Милли на грани истерики. – Уолли Эфрина!

Разум на это имя не откликнулся ничем. Шкет мысленно оглядел собрание, рассевшееся на корточках перед общим очагом из шлакоблоков, за фасолью и овощным рагу со «Спамом». Уолли Эфрин? (Стриженый, которого он как-то раз попросил помочь притащить дрова, а тот отказался, потому что боялся отходить от остальных? Тот, что сидел между ним и Ланьей и без умолку талдычил про Гавайи? Грузный, черные волосы такие длинные, что на них сесть можно, – он еще вечно спрашивал, не видел ли кто его подругу? Некто увиденный, но не замеченный? Не виденный ни разу? Шкет вспомнил Джомми и полдюжины других.)