Молитва лучше сна, где-то высоко выпевал муаззин. Это значило, что в темной ветреной высоте занимался рассвет.

Во дворе стоял мокрый мрак, лошади фыркали и беспокоились за стеной.

Салуга смылась еще на закате – призыв муаззина растворил ее в сероватом уходящем свете. Перед тем как исчезнуть, псина зловредно оскалилась: мол, надолго не прощаюсь, а пока повиси без меня, дружок. Повиси-повиси. Скоро-скоро придет время умирать, маленький сумеречник…

* * *

В распахнутые ворота конюшни заводили мокрых, поводящих боками лошадей. Чавкали в грязи сапоги солдат и босые ноги конюхов.

Пара не особо грязных ярко-красных сапог остановилась перед глазами.

– Стрелок, говоришь?..

Чихнув, Тарег поднял голову и поглядел на собеседника.

Обладатель богатой обуви оказался невысоким крепким парнем явно степного вида, с безбородым желтым лицом, сплюснутым носом и раскосыми глазами наймана или джунгара. С бритой головы свисал длинный воинский чуб.

– Я шихна. Говори, что хотел сказать, – и Амр аль-Азим устало вытер рукавом лоб.

Дождь сеялся мелко, но противно. Шихна Медины недовольно покосился на истекающее моросью небо.

– Это я убил сборщиков налогов в становище мутайр. Лаонцы, которых вы схватили на стоянке племени кальб, ни в чем не виноваты. Отпусти их, – быстро проговорил Тарег давно заготовленные фразы.

И опять чихнул.

– Что, один? Прямо вот так один пришел и всех поубивал? А остальные ни при чем? – хмыкнул Амр аль-Азим.

– Я не вру. Клянусь… – Тут Тарег задумался, чем бы поклясться.

И тут же чихнул снова.

Неожиданно шихна присел на корточки и заглянул ему в лицо.

– Значит, слушай меня внимательно, Стрелок, – карие цепкие глаза смотрели серьезно.

В них не было насмешки. Только усталость.

– Все это, конечно, крайне благородно. Ну это: «я был один», «они ни при чем»… Но я тебе не верю. Как ты их порубал? Чем? Пальцем? Или уж сразу зеббом? Посмотри на себя, голодранец, – заплата на заплате, а туда же, я их порубал. Хочешь, чтоб я поверил, что ты, безоружный, полез на два десятка воинов?

– Их было четырнадцать, – устало поправил Тарег. – Айяров, не воинов.

Шихна хмыкнул и показал в ухмылке зубы:

– Какая разница?

И махнул ладонью в кожаной желтой перчатке.

Потом поднялся, звякнув пластинами гвардейского панциря. И фыркнул:

– А что лаонцы ни при чем, я уже знаю.

Чих снова одолел Тарега – видно, от удивления. Хорошо, что шихна соблаговолил разъяснить все сам:

– Почтенный шейх, – тут Амр аль-Азим высоко поднял палец в скрипучей коже, – рассказывал собранию законоведов и старейшин города о своих злоключениях. Клянусь Всевышним, я не слышал повести горше! Среди всего прочего шейх упомянул и о сумеречниках.

Тарегу понадобилось странно много времени, чтобы понять, о ком речь.

– Почтенный шейх?.. Аз-Захири?.. – переспросил он, наконец.

– Мы оказали шейху Юсуфу ибн Тагрибарди ибн Али аз-Захири прием, не достойный его славы и учености, да простит нас Всевышний, – уважительно произнес шихна и провел ладонями по лицу. – Помочь столь уважаемому человеку и одарить его подарками – большая честь для нас. Да.

Мысли начали путаться. Они скакали, как шарик для чаугана, и не могли сложиться ни во что путное. Если аз-Захири повезло встретить знакомых и вернуться к прежней жизни, то почему…

– Там… женщина… на площади, – выдернул Тарег из головы самую настырную мысль. – Она жива? Ее… сняли?

– Женщина? – искренне удивился Амр аль-Азим. – Ах, эта…

– Она жива?

– Если и жива, то скоро умрет, – пожал плечами шихна.

– Но…

– Она висит за то, что поносила посланника Всевышнего, да пребудет с Али мир и благословение Милостивого, – тут Амр аль-Азим снова воздел палец.

Тарег смигнул воду с ресниц. И даже раскрыл рот. Но не нашелся что сказать. Пришлось рот закрыть. Шихна меж тем мрачно созерцал его борьбу разума с чувствами.

И тут Амр аль-Азим спохватился:

– Тьфу, шайтан. Ты вконец заморочил мне голову своими женщинами и враками, о неверный. Сам-то ты чего тут мокнешь? А? Не задумался?

Чуб на желтой голове шихны распластался жиденькой прядкой, с которой текло – прямо за ворот кожаного кафтана. Поморщась на холодную струйку, Амр аль-Азим снял перчатку и мазнул пятерней по шее.

– Ну? Чего молчишь?

Смотреть приходилось снизу вверх, вывернутая шея болела.

– Тьфу на тебя, кафир, – человек сплюнув в грязь. – Про тех порубанных в стойбище мутайр я не знаю ничего. Ты это был или не ты – мне дознаваться некогда. Но вот оскорбление посланника – да пребудет с ним мир и благословение Всевышнего – дело нешуточное. А?..

И шихна вновь выжидательно уставился на Тарега.

– Я не понимаю, – морщась от боли в шее, пробормотал нерегиль.

– Не понимаешь?! – насупился Амр аль-Азим. – Ну я тебе память-то освежу…

И, нахмурившись еще сильнее, опять задрал вверх палец. Видимо, в Пажеском корпусе его на совесть учили шарийа:

– В Книге сказано: «A ecли oни нapyшили cвoи клятвы пocлe дoгoвopa и пoнocили вaшy peлигию, тo cpaжaйтecь c имaмaми нeвepия – вeдь нeт клятв для ниx, – мoжeт быть, oни yдepжaтcя!» Отвечай, кафир! Ты нарушал клятвы после договора и поносил веру?

Так вот оно что. Это была снова она. Сура девятая, «Покаяние». Там, наверху, поняли, что покаяния не дождутся. Поэтому наступало время возмездия – для таких, как Тарег Полдореа, нерегиль.

– Нарушал, – честно признался Тарег. – И поносил.

– М-да, – почесал бритый затылок шихна. – Как нарушал?

– Сбежал.

– От кого?

– От того, кому клялся.

– Как поносил?

– Последними словами, – злобно оскалился Тарег.

– Тьфу на тебя, о неверный, – сердито сказал Амр аль-Азим. – Ты и впрямь закоренелый грешник и вместилище злобы.

– Какия изысканные словеса, поди ж ты… – прошипел в ответ нерегиль.

– Это не я, это наш кади.

Тарега вдруг осенило:

– А откуда кади обо мне наслышан? – смаргивая дождь с ресниц, поинтересовался он.

– Почтеннейший шейх не умолчал о твоих преступлениях, когда во всех подробностях повествовал об обрушившихся на него несчастьях и превратностях! – торжественно произнес шихна. – Ты – кощунствовал!

Палец его опять уперся в небо. Тарег ошалело чихнул. Вот тебе и безобидный тихий старичок…