– Хочешь, я тебе стихи почитаю?

– Почитай, – ответила она, – а какие?

– Ты знаешь французский? – поинтересовался он, и она, грустно улыбнувшись, отозвалась:

– Совсем не знаю, к сожалению.

– Это ничего, – чуть улыбнулся он, – ты поймешь, о чем они, не сможешь не понять…

Под шум ливня, с бешеным отчаянием барабанившего по брезентовой крыше кузова, полилось:

Rappelle-toi Barbara

Il pleuvait sans cesse sur Brest ce jour-là

Et tu marchais souriante

Epanouie ravie ruisselante

Sous la pluie

Rappelle-toi Barbara

Il pleuvait sans cesse sur Brest

Et je t'ai croisée rue de Siam

Tu souriais

Et moi je souriais de même

Rappelle-toi Barbara

Toi que je ne connaissais pas

Toi qui ne me connaissais pas

Rappelle-toi

Rappelle toi quand même ce jour-là

N'oublie pas

Un homme sous un porche s'abritait

Et il a crié ton nom

Barbara

Словно ему отказали ноги, Олег опустился подле Кэти, безмолвно продолжавшей сидеть на ковриках, сомкнув руки в замок на коленях. Он продолжил, не отрываясь, глядя на нее, на ее зарумянившиеся от смущения щеки, на губы, приоткрывшиеся, словно в немом ответе:

Et tu as couru vers lui sous la pluie

Ruisselante ravie épanouie

Et tu t'es jetée dans ses bras

Rappelle-toi cela Barbara

Et ne m'en veux pas si je te tutoie

Je dis tu à tous ceux que j'aime

Même si je ne les ai vus qu'une seule fois

Je dis tu à tous ceux qui s'aiment

Même si je ne les connais pas

Rappelle-toi Barbara

N'oublie pas

Cette pluie sage et heureuse

Sur ton visage heureux

Sur cette ville heureuse

Cette pluie sur la mer

Sur l'arsenal

Sur le bateau d'Ouessant…

Oh Barbara…[77]

Его голос затих, как затих и дождь – словно тот тоже слушал мальчика, рассказывающего о своей тоске. Она глядела куда-то, сквозь него. Олег понял, что она думает не о нем, а об Орлове, который ждал ее в баре, раздраженный тем, что она опаздывает.

– Ты поняла, о чем стихи?

– Конечно, – отозвалась она, – как не понять? Они о любви…

Он еле заметно улыбнулся:

– Дождь кончился…

– Пойдем? – спросила она, скидывая с плеч коврик.

– Лучше тебе взять его с собой, – посоветовал он, отводя глаза от ее груди, обтянутой влажной майкой. Кэти послушно подняла коврик с пола и снова закуталась в него:

– Получается, что я его украла.

– Ерунда, – он поднял полог брезента, выпрыгнул из грузовика и протянул к ней руки: – Иди сюда…

…– Ты влюбился в нее? – как сквозь сон, он услышал голос Катрин и тряхнул головой, отгоняя воспоминания, от которых замирало сердце.

– Не знаю. Не помню. Да и какое это теперь имеет значение? Меня тянуло к ней, это правда. Кстати, забавно, как с первой минуты все принялись трактовать мой автограф, как «Помни о Катрин»… Я обращался к Орлову, да, действительно, но речь шла совершенно не о тебе. Вспомни Кэтрин – вот что я написал! Ему в голову даже не пришло! Идиот!

Катрин произнесла:

– А я знала. Я знала, что это не обо мне.

– Не сомневался, – надменно уронил он, – безусловно, ты знала! Ведь так удобно – сказать себе «Это не про меня», и жить безмятежно дальше.

– В чем еще я виновата? – Он услышал ее голос, полный горечи и тоски. – В том, что меня зовут так же, как ту бедную девушку? Ты еще скажи, что мы похожи…

– Твоя ирония неуместна, – несмотря на то, что его голос звучал холодно, Катрин уловила еле сдерживаемую злость. – Вы не просто похожи. Вы похожи, словно сестры – не близнецы, конечно, но сходство поразительное. И не только внешнее.

– Бред, – прошептала она.

– Бред, – согласился Олег, – но жизнь иногда до жути похожа на бред. Или хуже бреда, – он кашлянул – в горле першило, он волновался, несмотря на то, что старался сохранять невозмутимость. Водой он облил Катрин, а теперь идти на кухню никак невозможно, он не может выпустить ее руки – этот контакт сейчас, словно электрический провод, по которому течет его жизнь… Или жизнь Катрин?

– Короче, я убил Кэти. Не буду вдаваться в подробности… Они неинтересны. А спустя несколько лет встретил тебя. Я потерял покой, а ты досталась Орлову. Я долго ждал, когда он тебе надоест. Или ты ему осточертеешь. Не дождался. Иногда мне казалось – проще убить его, но я страстно хотел, чтобы он страдал так же, как страдал я. Оболгать его так же, как он когда-то оболгал меня.

– Он тебя оболгал? – равнодушно спросила Катрин. – Ты о чем говоришь?

– Неважно! Какая разница! Я хотел, чтоб его посадили за то, что делал я, а ты бы отреклась от него… И ты отреклась!

– Я разлюбила его. Рано или поздно это должно было произойти. Я никогда не верила, что Андрей – убийца, потому что слишком хорошо его знаю – как себя. Я устала от него. И я действительно люблю другого.

– И опять – не меня, – сжал он зубы, – почему не меня?

– Нелепый вопрос, – равнодушно ответила она, – просто – не тебя.

– А я знаю кого, – внезапно Рыков схватил ее второй рукой за подбородок и повернул к лунному свету, лившемуся из окна, вернее – из одной-единственной щели от чуть отодвинутой шторы. – Это Булгаков, так?

Катрин резко отвернулась, и он рассмеялся.

– Наш неустрашимый рыцарь! Обалдеть! Неужто он таки дождался?! Ты действительно в него влюбилась?

Что придет в голову этому монстру, скажи она правду? Как может она подставить под удар еще и Сержа?

– Да, славный ему будет подарочек! Ты уже спала с ним – или нет? Думаю, еще нет. Я опередил его – как раз вовремя, чтобы оставить нашего блистательного Сержа ни с чем!

Она закрыла лицо рукой. Теперь никогда ей не суждено узнать, что такое любовь Булгакова. Наступало утро – последнее утро ее жизни. Но это не главное. Главное – не навлечь на Сержа еще большую беду. Она заставила себя заговорить, желая сменить тему, чтобы Рыков забыл о Серже и продолжил страшный рассказ:

– Ты сказал – шесть. Кто же еще?

Рыков отпустил ее голову и чуть оттолкнул, но руки, тем не менее, не оставил: – А, ты еще помнишь? Ну что ж, продолжим! Одна дура решила шантажировать меня, – хмыкнул он, – но ей я всего-навсего свернул шею, – он с удовольствием ощутил, как ее пальцы сначала вздрогнули, а потом их словно судорога свела – так сильно они сжали его руку. – А вот шестая… – он осекся, подбирая слова. Вот сейчас – сейчас свет померкнет для нее!