– Как по-твоему, она догадывается, что полицию навела я? – спросила Робин.

– Пока нет, – сказал Барклай. – Но задергалась.

– И это хорошо. – Страйк глянул на клочок неба, который виднелся сквозь шатер из листьев. – Думаю, надо приступать. Хватай сумку, Барклай, у меня там инструменты и перчатки.

– Да ты никак собираешься копать – на одной ноге? – скептически полюбопытствовал Барклай.

– Не на тебя же рассчитывать, – сказал Страйк, – а то мы тут сутки ковыряться будем.

– Я тоже буду копать, – твердо сказала Робин. Она расхрабрилась, когда Страйк усомнился, что в ложбине удастся что-нибудь найти. – Передай-ка мне резиновые сапоги, Сэм.

Страйк уже доставал из своего вещмешка фонарик и трость.

– Давай я понесу. – Барклай закинул через плечо вещмешок Страйка вместе со своим; послышался лязг тяжелых металлических инструментов.

Втроем они пошли вперед; Робин и Барклай приноравливались к походке Страйка, который шагал осторожно, светил на землю фонариком и время от времени пускал в дело трость, чтобы перенести на нее свой вес или отбросить с дороги мешавший ему бурелом. Мягкая почва заглушала их шаги, но тихая ночь рупором усиливала громыхание инструментов, которые нес Барклай, шорох невидимых зверушек, сигавших из-под ног чужаков-великанов, и собачий лай, доносившийся от дома Чизуэллов. Вспомнив норфолк-терьера, Робин понадеялась, что он не спущен с поводка.

Когда они вышли на поляну, Робин увидела, что ночь преобразила заброшенный домишко в ведьмино логово. За потрескавшимися окнами так и виделась нечистая сила, но Робин отвернулась, запретив себе в этой жуткой обстановке придумывать новые страхи. Тихонько отдуваясь на краю ложбины, Барклай скинул вещмешки на землю и на каждом открыл молнию. В свете фонаря Робин увидела большой набор инструментов: кирку, мотыгу, пару ломиков, вилы, охотничий топорик и три лопаты, включая одну штыковую. Лежало там и несколько пар садовых перчаток.

– Да-а, мы тут затрахаемся, – протянул Барклай, вглядываясь в темную низину. – Придется ведь место расчищать, прежде чем браться за дело.

– Это точно. – Робин потянулась за парой перчаток.

– Ты уверен, босс? – спросил Барклай у Страйка, который сделал то же.

– Я что, уже крапиву дергать не гожусь? – досадливо бросил Страйк.

– Прихвати топорик, Робин, – попросил Барклай, взявшись за кирку и лом. – Кусты кое-где вырубить.

Скользя и спотыкаясь, все трое спустились по крутому склону ложбины и принялись за работу. Битый час они рубили жесткие ветви и выдергивали крапиву, время от времени обмениваясь инструментами или возвращаясь наверх, чтобы забрать другие.

Хотя в воздухе похолодало, Робин скоро вспотела и за работой начала одну за другой снимать с себя теплые вещи. Страйк, в свою очередь, старательно делал вид, будто постоянные наклоны и повороты на скользкой, неровной почве нисколько не травмируют оконечность его культи. В темноте не было видно, что он морщится от боли, но стоило Барклаю или Робин посветить в его сторону, как он тут же менял выражение лица.

Физическая работа отвлекала Робин от жутких мыслей о том, что может скрываться у них под ногами. Вероятно, думала она, это как в армии: напряжение всех сил и дух товарищества помогают тебе сосредоточиться на чем угодно, кроме страшной реальности, которая ждет впереди. Два бывших солдата, наклонившись, выполняли свою работу методично и безропотно, лишь изредка матерясь, когда упрямые корни или колючие ветки рвали одежду или впивались в плоть.

– Давайте копать, что ли, – выдохнул наконец Барклай, когда они по мере возможностей расчистили котловину. – С тебя хватит, Страйк.

– Я начну, а Робин продолжит, – сказал Страйк. – Давай, – обратился он к ней, – передохни, посвети нам сверху, чтобы луч не дергался, и передай мне сюда вилы.

Выросшая с тремя братьями, Робин хорошо усвоила, что значит мужское самолюбие и как не нарываться на ссоры. Понимая, что приказ Страйка продиктован скорее гордыней, чем разумом, она тем не менее подчинилась, вскарабкалась по крутому склону и уселась на краю обрыва, сжимая в руках фонарь и время от времени подавая мужчинам нужные инструменты, когда требовалось убрать валуны или разбить неподатливую землю.

Работа продвигалась медленно. Барклай копал втрое быстрее Страйка, который – Робин видела – буквально превозмогал себя, особенно когда нажимал ногой на штык, вгоняя его в землю: протез был крайне ненадежен, если приходилось переносить на него вес, и причинял жуткую боль при нажатии на сопротивляющийся металл. Минуту за минутой она откладывала свое вмешательство, пока у Страйка, который сложился пополам с перекошенным от боли лицом, не вырвалось приглушенное: «Твою ж мать!»

– Может, поменяемся? – предложила она.

– Куда ж деваться? – буркнул он.

Он подтянулся за край котловины, стараясь больше не нагружать протезированную ногу, натертую до сукровицы, до болезненной пульсации, перехватил у Робин, уже спускавшейся на дно, фонарь и направил устойчивый луч на своих помощников.

Прежде чем устроить перекур, Барклай выкопал короткую траншею глубиной больше полуметра, выбрался из ямы и достал из своего вещмешка бутылку воды. Пока он пил, а Робин отдыхала, опершись на черенок лопаты, до них опять донесся лай. Сэм глянул в сторону невидимого дома Чизуэллов.

– Что у них там за кабысдох? – спросил он.

– Старый лабрадор и пустолайка-сучара с признаками терьера, – сказал Страйк.

– Если она их науськает, нам кирдык. – Барклай утер губы ладонью. – Терьер как нефиг делать перепрыгнет через эти кучи. У них, у терьеров, и слух острый, мать их за ногу.

– Будем надеяться, она их не спустит, – прохрипел Страйк, но добавил: – Прервись на пять минут, Робин, – и выключил фонарь.

Выбравшись из котловины, Робин взяла протянутую ей Барклаем непочатую бутылку воды. Теперь, когда она сидела без движения, ее открытые руки и шея покрылись гусиной кожей. В темноте казалось, будто порхающие и шмыгающие твари производят оглушительный шум и в траве, и в кронах деревьях. Собака надрывалась, и сквозь этот заливистый лай до Робин вроде бы донесся женский крик.

– Вы слышали?

– Да. Кажись, она приказала шавке заткнуться, – сказал Барклай.

Они замерли. Наконец терьер умолк.

– Еще пару минут, – сказал Страйк. – Пусть задрыхнет.

В кромешной тьме все трое выжидали, прислушиваясь к шороху каждой былинки, а потом Робин с Барклаем опять спустились в котловину.

Все мышцы Робин теперь просили пощады, ладони под перчатками начали покрываться волдырями. Чем глубже вонзались лопаты, тем больше требовалось усилий: в слежавшейся толще земли оказалось полно камней. Конец траншеи со стороны Барклая получился значительно глубже, чем у Робин.

– Давай теперь я, – предложил Страйк.

– Нет! – рявкнула она, слишком измотанная, чтобы миндальничать. – Ты совсем доконаешь свою ногу.