Роф обнажил свой черный кинжал и громко произнес:

— Как имя твоей шеллан?

Так, чтобы всем присутствующим было видно, Джон показал:

«Ее имя Хексания».

Направляемый рукой Тора, король вырезал первую букву, прямо поверх татуировки Джона. А затем и остальные Братья последовали его примеру, оставляя метки на чернилах в его коже; лезвия Братьев вырезали не только четыре буквы на Древнем Языке, но и сделанные тату-мастером завитки. С каждым скольжением кинжала, Джон все ниже наклонялся к яблоне, принимая боль с гордостью, не позволяя даже тихому шипению вырваться из его рта… и после каждой буквы или завитка, он поднимал взгляд на Хекс. Она стояла в первых рядах с женщинами и остальными мужчинами, сжимая руки на лифе платья, ее глаза были серьезными, но одобряющими.

Когда соль попала в свежие раны, он так сильно стиснул зубы, что от напряжения с прорвавшимся сквозь падающие капли воды звуком хрустнула челюсть. Но не ахнул и не произнес губами проклятие, даже когда раздираемая его боль, затуманила зрение.

Он выпрямился, и боевой клич Братства и воинов дома эхом прогремел со всех сторон, а Тор промокнул сырой рисунок белой тканью. После того, как Брат закончил, он положил ткань в черный лакированный ларец и передал его Джону.

Поднявшись с колен, Джон подошел к Хекс мужской походкой во всей его первобытной красе, который только что прошел через ряд испытаний и стойко выдержал их. Встав на колени, он опустил голову и протянул ларец ей, чтобы либо она по собственной воле приняла его либо отказалась. Традиция гласила, если она принимала ларец — она принимала и мужчину.

Хекс не ждала даже удара сердца.

Вес ларца исчез из его ладоней, и Джон поднял взгляд. В ее глазах показались прекрасные алые слезы, когда она прижала небольшой ящичек с его даром к своему сердцу.

Раздались радостные возгласы и все присутствующие зааплодировали; Джон вскочил на ноги и сгреб свою Хекс в этом огромном, умопомрачительным красном платье в объятия. Он крепко поцеловал ее, а затем, на глазах короля, своей сестры, лучших друзей и всего Братства понес женщину вверх по лестнице, по которой она спустилась.

Да, срывался праздник в их честь. Но связанный мужчина в нем нуждался в том, чтобы оставить свои метки… а затем они спустятся поесть.

Он был на полпути наверх, когда раздался голос Голливуда:

— О, боже, я тоже хочу, чтобы мне сделали что-то из этого причудливого дерьма.

— Даже не думай об этом, Рэйдж, — последовал ответ Мэри.

— Ну теперь-то мы можем поесть? — спросил Лэсситер. — Или есть еще желающие, последовать их примеру?

Вечеринка началась, голоса, смех, биты песни Jay-Z «Вечно молодой» заполнили все пространство. На верхней площадке лестницы Джон остановился и посмотрел вниз. С тем, что происходило внизу и с женщиной в его объятиях, он чувствовал себя так, словно карабкался на огромную гору и, вдруг, необъяснимым, непостижимым образом оказался на самой вершине.

Ее хриплый голос заставил его затвердеть:

— Так и собираешься просто стоять здесь или все-таки у тебя найдется более уважительная причина того, что принес меня наверх?

Джон поцеловал ее, скользнув языком между ее губ, проникая в нее. Он не отрывался от ее губ, идя в свою…

Их комнату.

Оказавшись внутри, он опустил ее на кровать и она подняла на него взгляд с видом, говорящем, что более чем готова к тому, что он собирался ей дать.

За исключением того, что Хекс, казалось, удивилась, когда он просто развернулся.

Но он должен был вручить купленный для нее подарок.

Он вернулся к кровати, держа красный чехольчик от Реинхарда.

«Меня вырастили люди, а когда они женятся, мужчине принято дарить женщине это в знак своей любви». — Внезапно он занервничал. — «Надеюсь, тебе понравится. Я пытался правильно подобрать это для тебя».

Хекс села, ее руки немного дрожали, когда она извлекла длинную, тонкую коробочку.

— Что бы ты ни сделал, Джон Мэтью…

Ее вздох, когда она открыла крышку, был таким чертовски сказочным.

Джон протянул руку и взял толстую цепочку с бархатного ложа. Квадратный бриллиант, располагающийся в центре платиновых звеньев, был в шесть карат — что бы это ни значило. Собственно, заботило его только одно: проклятый камень должен быть достаточно большим, достаточно ярким и достаточно сияющим, чтобы его было видно даже из чертовой Канады.

Просто на случай, если у какого-то мужчины, увидевшего ее, будет насморк или что-то в этом роде, он хотел, чтобы всем было известно, кому она принадлежит. И если связующий аромат не мог достигнуть их носов, блеск этого камня, несомненно, будет отражаться от их сетчатки.

«Я не купил тебе кольцо, потому что знаю, что ты собираешься драться и не хочешь, чтобы твои руки были хоть чем-то обременены. И если цепочка тебе пришлась по нраву, мне бы хотелось, чтобы ты носила ее не снимая…»

Хекс схватила ладонями его лицо и поцеловала таким долгим и глубоким поцелуем, что он не мог дышать. И его это не заботило.

— Я никогда не сниму ее. Никогда.

Рот Джона слился в поцелуе с ее ртом, и он толкнул ее на подушки, оказавшись сверху. Его руки завладели ее грудями, а потом спустились на бедра. Когда она выгнулась ему на встречу, Джон начал сминать все эти акры красного атласа…

На это ушло целых, убивающих его, полторы секунды.

И оказалось, что платье выглядит гораздо лучше, когда оно снято.

Джон медленно занимался любовью со своей женщиной, наслаждаясь ее телом, лаская его руками и ртом. Когда, наконец, он вошел в нее, это единение казалось таким идеальным, а момент — таким правильным, что он просто замер. Жизнь привела его сюда, в это время, к этой женщине, к ним двоим…

Эта была история, которой теперь он будет жить.

— Итак, Джон…, — начала она хриплым голосом.

Он вопросительно свистнул.

— Я подумываю о собственной небольшой татуировке. — Когда он склонил голову в сторону, она нежно провела пальцами по его плечам. — Как насчет того, чтобы отправиться в тот тату-салон… и может быть, сделать тату с твоим именем на моей спине?

Оргазм, сотрясший его тело, переходя в ее, служил явным ответом того, что он не мог высказать голосом.

Хекс хрипло рассмеялась, двинувшись бедрами ему навстречу.

— Сочту это за «да»…

«Да, — подумал Джон, снова начиная двигаться внутри нее. — Да, черт возьми, еще как «да»…»

В конце концов, что хорошо для глупца было даже еще жарче для дурака. Вот уж точно.

Боже, он любил жизнь. Любил жизнь и всех в этом доме, и всех людей во всех уголках мира. Судьба не была легкой… но она делала правильные вещи.