Так что русский город был еще и скопищем разного залетного люда. Сюда стекалось также множество «труждающихся и обремененных», выпавших из сословной среды. Это были многочисленные бродяги, босяки, о которых отчасти уже шла речь, а также сотни и тысячи нищих и странников, мало чем отличавшихся от бродяг.

Широко распространенное в России нищенство было двух типов: временное, случайное, и постоянное, профессиональное. В первом случае нищими были обычные крестьяне из малоурожайных (Смоленская, Владимирская, Рязанская и др.) губерний либо местностей, пораженных недородом или полным неурожаем. Однако такие нищие обычно побирались по окрестным деревням и были приметой сельской повседневности.

Но широко было распространено и постоянное профессиональное нищенство, вплоть до того, что в России были целые волости, где оно являлось такой же профессией, как плотничный или гончарный промысел. Довольно известный помещик Нижегородской губернии князь Грузинский просто посылал своих крепостных нищенствовать, и они со сбора платили ему оброк, как обычные крестьяне. В таких местностях невеста собирала себе нищенством приданое, а девка не выходила замуж за парня, если он не мог собрать порядочной суммы. Профессиональное нищенство было и уделом многочисленных слепцов и калек: тяжелая крестьянская работа и пожары производили их великое множество, а жизнь в деревне, на грани выживания, была жестокой, и никчемный калека был ненужным едоком. Приходилось изыскивать собственные средства существования. И вереницы слепцов за мальчиком-поводырем, иногда купленным у бедных многодетных родителей, брели по дорогам, стекаясь в города и монастыри.

Нищие

Сколько их было, профессиональных нищих? Конечно, особого учета никто не вел. Но в Петербурге, например, по официальным данным, в начале ХХ в. числилось 25 тысяч нищих – для миллионного города немало. Кстати, нищенство здесь было запрещено. Журналист В. Михневич писал: «Как известно, нищенствовать в Петербурге строго воспрещается по требованиям благочиния. Никому не возбранено бедствовать… питаться акридами, а если нет и акрид, то без проволочек умирать с голоду, но доводить об этом до сведения общества строго воспрещается» (Цит. по: 118; 93). Полиция должна была забирать нищих для доставки в дома трудолюбия и подобные заведения, но ведь от русской полиции можно было всегда откупиться, да и полицейские – тоже люди и при взгляде на просящую подаяния дряхлую старуху в лохмотьях могут и отвернуться…

Крестьянин-«кусошник» стеснялся своего занятия и, войдя в избу за подаянием, молча стоял у двери, шепотом произнеся «Подайте, ради Христа». Профессиональные нищие были крикливы и назойливы и брали не хлеб, а «копеечку», оказавшиеся же в суме хлеб, яйца или холсты продавали. Такие нищие, проходя деревней, при случае не стеснялись и стянуть что-либо. Добытое нередко пропивалось в притонах либо же, при бережливости, пряталось среди лохмотьев, и так иногда сколачивались изрядные суммы. Но деревня для таких нищих была случайным, попутным местом сбора: они тянулись к известным своими святынями монастырям и к городам с их многочисленными церквями и сердобольными купчихами. Здесь они наполняли церковные паперти, ссорясь и вступая в драки из-за места, иногда даже откупая его, здесь они вразнобой распевали «Лазаря» или старинные духовные стихи и демонстрировали свои, иногда фальшивые увечья. Эти нищие помнили, где какой престольный праздник, в каком монастыре чудотворная икона и в какой день ее празднуют, они хорошо знали множество духовных стихов. Скучающие купчихи и мещанки, а то и приглуповатые чиновницы часто приглашали таких нищих, жадно выслушивая самые фантастические новости, рассказы о святых местах, где рассказчики отродясь не бывали, умилялись пению. Ради спасения души, отправляясь к богослужению в храм, многие специально для нищих наменивали мелкой медной монеты, оделяя каждого, а по праздникам, например в именины, собирали их во дворе за специальным столом. Для нищих на Руси пекли по определенным дням специальные пироги и варили кашу. А в монастырях по праздникам для них устраивали простые, но обильные столы во дворе. В общем, нищенство на Святой Руси было прибыльным делом: каждый помнил, что «от тюрьмы да от сумы не зарекаются», и подавал, сколько мог.

Немало, особенно во второй половине XIX – начале ХХ в., было среди такой братии и «бывших людей»: изгнанных со службы «с волчьим билетом» чиновников и офицеров, спившихся духовных лиц, студентов и т. п. Обладая иногда «приличной» внешностью и умея заговорить зубы интеллигентным людям, они, в основном, «стреляли» на улице либо ходили по богатым домам с трогательными письмами, где описывали свои несчастья, бедственное положение жены и детей, которых они не имели, и просили помочь некоторой суммой, чтобы встать на ноги. Таких попрошаек и назвали «стрелки». В Петербурге рубежа XIX – ХХ вв. известен был некий отставной офицер, просто требовавший денег у прохожих, а если ему подавали «семишник», гордо заявлявший: «Я штабс-капитан, Государя моего офицер. Я две копейки ни от кого не принимаю, да мне и не дают меньше двугривенного».

Странник

Практически не отличались от профессиональных нищих многочисленные странники, паломники по святым местам. Состарившись, крестьяне превращались в обузу для своих семейств. Нищенство могло быть и не по душе. И тогда, сшив котомку, а иногда и нарядившись в подрясник и взяв посох, такой старик или старуха отправлялись, ради спасения души, к святыням, к соловецким святым, к преподобному Сергию, в Киев, а то и на Афон. Шли помолиться мощам и чудотворным иконам и по обету, ради исцеления и спасения. А среди старообрядцев были распространены поиски фантастического Беловодья, или Опоньского царства, где не было никонианской церкви, либо же поиски архиереев дониконианского поставления. Такие странники, быстро приобретавшие профессиональные знания и навыки, пользовались почитанием еще большим, нежели нищие, и во множестве наполняли монастырские дворы, церковные паперти, купеческие дома. Для многих странничество превращалось в профессию.

И еще одна категория маргиналов наполняла русские дороги и города – беспаспортные бродяги. В России XIX в. каждый податной для отлучки с места жительства должен был взять срочный паспорт, да и вообще всякий человек, хотя бы и дворянин, отправляясь в чужие места, должен был запастись документом. Разумеется, с людей купеческого или дворянского обличья полиция в обыкновенных обстоятельствах паспортов не спрашивала. Но у «простеца» могла спросить в любой момент: не беглый ли? Нищие и паломники обычно запасались документом, дабы их по этапу не отправили домой. Не имели паспортов беглые ссыльнопоселенцы и каторжники. На местах ссылки и каторги контроль был самый условный, побег был чрезвычайно легок, и масса людей уходила в поисках воли. Через всю Сибирь тянулись торные тропы беглых, обходившие города и большие села с их администрацией и полицией. Но уже в Европейской России попасться на глаза полиции было проще, тем более что притягивали беглых именно города, где легче было прожить случайным заработком, попрошайничеством или воровством, даже грабежами. Здесь можно было найти и кров – в каких-либо трущобах на окраинах, по ночлежным домам и притонам, наконец, в зимующих возле пристаней барках или по огромным пристанским амбарам. Такой беспаспортный, имевший иногда за плечами несколько ссылок или длительный срок каторги, порой за серьезное преступление, сказывался безродным: «Зовут Иваном, а родства не помню». Поэтому закоренелых бродяг уголовного типа прозывали «Иванами» – «кругом Иван Иваныч».