Неоднократно я заверялся, что следствие по моему делу в самом срочном порядке заканчивается и что «через день-два» дело мое получит выясненный вид, и каждый раз это оказывалось простой уткой.

Неужели тюремная расправа стала теперь таким частым и обычным явлением в жизни нашей партии, что в ЦКК и ГПУ считают вполне допустимым и нормальным это полное отсиживание арестованными членами партии всего срока предварительного заключения.

Я хочу указать.

1. До каких пор будет продолжаться эта позорная волокита?

2. Почему мне до сих пор отказывают во всяком свидании с родными?

3. Почему продолжают вот уже третью неделю держать меня в одиночном заключении?

Я поневоле должен признать, что при подобных обстоятельствах все разговоры руководителей нашей внутрипартийной политики на страницах «Правды» о рабочей и внутрипартийной демократии представляют собой беспримерное лицемерие[1032].

В середине декабря, находясь все еще в камере 52 предварительного заключения, Моглин снова писал в коллегию ГПУ (копия в ЦКК и ЦК РКП). Это заявление интересно своими общими рассуждениями о смысле происходящего и о методах ведения следствия ГПУ. Моглина больше всего бесил «комедийный», постановочный характер дела, то, что вопрос его причастности к «Рабочей правде» рассматривался не по существу. Партия для Моглина, как и для любого коммуниста, была ареной выяснения истины, собственных убеждений, и он хотел, чтобы партия наконец его выслушала и после того, как откроется его невиновность, отпустила:

Уже восьмая неделя моего заключения, а следствие по моему делу не сдвинулось со своего места. Я должен признать, что характер ведущегося следствия убеждает меня в том, что последнее ведется очень пристрастно. Дело ведется не в таком направлении, чтобы по имеющемуся в наличии следственному материалу, фактам и данным объективно вывести заключение о моем участии или непричастности к делу «Рабочей правды», а наоборот, у следственного аппарата с начала ареста уже существовало определенное, вполне установившееся и предвзятое мнение о моей причастности к этому делу и теперь всеми правдами и неправдами стремятся высосать из пальца доказательства важности этого предвзятого заключения.

Весь материал, предъявленный мне на неоднократных допросах, не стоит и выеденного яйца в качестве свидетельства правильности предубеждения против меня.

Можно ли считать достаточным основанием для столь длительного заключения члена партии – опять-таки почему-то определившиеся убеждения следователя в том, что заключенный конспирирует, ибо исходя из подобной предпосылки можно человека обвинить в чем угодно, и т. к. последний не может же признаться в том, чего никогда в действительности не было, то считать его виновным. Я должен констатировать, что подобное следствие превращается в фикцию, в простую комедию, которую разыгрывают для кого-то третьего, ибо я в ней совершенно не нуждаюсь. Для меня эта расправа за известную независимость мнений, за известную вполне самостоятельность мыслей – вполне очевидна. И лишь достоинство члена пролетарской партии вынуждает меня категорически протестовать против подобного рода безобразия, творящегося под маской беспристрастного будто бы обнаружения истины.

И в качестве протеста против этого безобразия, творящегося под защитой и охраной имени нашей партии, я вынужден в четвертый раз объявить голодовку[1033].

29-летняя Паулина Ивановна Ласс-Козлова, студентка МВТУ и член РКП с 1913 года, бывшая в коллективе «Рабочей правды» под кличкой Ольга, показывала в ГПУ 8 октября 1923 года, что в то время, когда она занималась в Свердловском университете, знала из произведений А. Богданова только политэкономию. Моглин дал ей для чтения в группу научно-фантастический роман того же автора, «Красная звезда», который ей понравился. «Я разговаривала с ним по этому поводу и говорила ему, что Богданов протаскивает идеализм, он [Моглин] говорил, в чем, но я доказать ему не могла. Я просила его дать список произведений А. Богданова, но он говорил „спрашивай в библиотеке“».

Товарищи Ласс и Шуцкевер как-то сторонились Моглина. «У тов. Ласс даже было почти отрицательное о нем мнение, что он слишком как бы много понимает о себе и чувствуется мелочность». Ласс рассказала, как они однажды втроем были у Богданова – Шуцкевер, Ласс и Моглин: «А. Богданов относится очень предупредительно, и кажется, что он Моглина уважает, так как-то раз отзывался о нем хорошо».

В своих письменных показаниях Моглин называл те же лица. С Ласс и Шуцкевер он был в близких товарищеских отношениях. Молодые лекторы знали друг друга приблизительно с октября 1919 года, когда вместе начали заниматься в научной студии ЦК Пролеткульта, затем вместе работали на фронте, вместе поступили в 1921 году в Свердловский университет. «Базой для сближения, вполне возможно, послужило некоторое однородное положительное отношение к организационной науке». С переходом Ласс на рабфак МВГУ, Шуцкевер – на основное отделение МВГУ и поступлением Моглина на рабфак Покровского общение товарищей стало слабее и реже. «При наших встречах мы, вероятнее всего, делились друг с другом впечатлениями, замечаниями и пояснениями насчет внутрипартийных дел. Это, однако, никогда не носило систематического характера; это были скорее замечания по ходу, между прочим. И никогда все эти товарищи не говорили со мной о своей принадлежности к каким бы то ни было внутрипартийным группировкам вообще, ни в частности к Рабочей Правде. Отсюда вполне естественно вытекает, что никаких предложений о вступлении в подобные внутрипартийные группы с их стороны получить я не мог. Точно так же никто другой мне подобных предложений не делал. Будучи в течение трех последних лет перегружен всякой педагогической и собственной учебной работой на рабфаке и в Свердловском, я не имел никакого свободного времени, чтобы подробнее и глубже вникнуть во все детали внутрипартийной, а тем более ее закулисной жизни, и оттого имел вообще необычайно смутное представление об имеющихся, возникающих и умирающих внутрипартийных группировках. В частности, о Рабочей Правде до сентябрьских арестов, когда по московской организации волной прокатились слухи о ней, я никакого понятия не имел».

В вопросах ГПУ стоял пункт о «взгляде на внутрипартийные группировки». Моглин отвечал: «Этот пункт я, собственно, считал бы совершенно не имеющим никакого отношения к настоящему делу, ибо какое бы ни было мое принципиальное отношение к внутрипартийным группировкам, оно не может послужить материалом для него; это скорее материал для свободной дискуссии на партийных собраниях, съездах, конференциях, а не в кабинете следователя ГПУ или в камере тюрьмы, раз на практике я руководствовался резолюциями партийных съездов. Но если ЦК партии так интересно познакомиться с личным мнением своего рядового члена и если уж так необходимо, чтобы ГПУ явилось тем передаточным звеном, без которого в этом деле нельзя обойтись, то я, пожалуй, постараюсь теперь привести свои мысли в порядок по