Ничего другого о прошедшем дне он рассказывать ей не собирался. Все остальное могло только испортить ей настроение.

Если речь заходила об обороне, в комнате были два слабых места: дверь в коридор и окно. В примыкающей к комнате ванной окна не было.

Окно запиралось на шпингалет и закрывалось жалюзи. Дверь не запиралась.

Кровать Барбары, как и любая другая, что в интернате, что в больнице, была на колесиках. В четверг вечером, с приближением полуночи, Билли собирался выкатить кровать из этой комнаты, где ожидал найти Барбару убийца, и поставить в другую, безопасную.

Барбару не подключали ни к системам жизнеобеспечения, ни к мониторам. Емкости с питательным раствором и насос висели на стойке, которая крепилась к каркасу кровати.

Сестринский пост находился в середине главного коридора, и оттуда никто не мог увидеть происходящее в расположенной за углом комнате западного крыла. При удаче Билли мог незаметно для всех перекатить Барбару в другую комнату и вернуться сюда, дожидаться выродка.

При условии, что все так и будет и он разгадал замысел убийцы. Хотелось в это верить.

Он оставил Барбару и прошелся по западному крылу, глядя на двери в комнаты других пациентов, проверяя чулан с постельным бельем, душевую, прикидывая возможные варианты.

Когда вернулся, она говорила: «…вымоченные в воде… вывалянные в грязи… забросанные камнями…»

Слова предполагали плохой сон, но тон на это не указывал. Она говорила мягко, как зачарованная: «…изрезанные кремнями… исколотые остриями… изодранные шипами…»

Билли забыл захватить с собой блокнот и ручку.

– Быстро! – сказала она.

Стоя у кровати, он положил руку на плечо Барбары.

– Сделай ему искусственное дыхание! – требовательно прошептала она.

Он ожидал, что сейчас глаза ее откроются и она посмотрит на него, но этого не произошло.

Когда Барбара замолчала, Билли присел на корточки, чтобы найти шнур, который подводил электрический ток к механизму, регулирующему положение матраца. Чтобы вывезти кровать из комнаты, его следовало отсоединить.

На полу, ближе к изголовью, лежала фотография, сделанная цифровым фотоаппаратом. Билли поднял ее, чтобы рассмотреть при лучшем освещении.

– …ползут и ползут… – прошептала Барбара.

Билли несколько раз повернул фотографию, прежде чем понял, что на ней запечатлен молящийся богомол, вероятно мертвый, белый на фоне выкрашенной белой краской доски.

– …ползут и ползут… и разрывают его…

Внезапно ее шепчущий голос извернулся, словно умирающий богомол, забираясь в спиральные каналы ушей, отчего по спине Билли пробежал холодок.

Во время официальных часов свиданий родственники и друзья заходили в двери интерната и шли куда хотели без регистрации у охранника.

– …руки мертвых… – прошептала Барбара.

Поскольку Барбара требовала меньше внимания, чем пациенты, находящиеся в сознании, медицинские сестры бывали в ее комнате не так часто, как в других.

– …огромные камни… злобно-красные…

Если визитер вел себя тихо, он мог просидеть рядом с ней полчаса, и никто бы этого не заметил, ни прихода, ни ухода.

Билли не хотел оставлять Барбару одну, разговаривающую в пустой комнате, хотя, должно быть, такое случалось тысячу раз. Но в списке дел, намеченных на этот вечер, добавилось еще одно, тоже очень срочное.

– …цепи свисают… ужасно…

Билли сунул фотографию в карман.

Наклонился к Барбаре и поцеловал в лоб. Холодный-холодный, как и всегда.

Подойдя к окну, опустил жалюзи.

Уходить не хотелось, он остановился на пороге, посмотрел на Барбару.

И тут она сказала нечто такое, что его зацепило, хотя он понятия не имел почему.

– Миссис Джо, – сказала она. – Миссис Джо.

Он не знал миссис Джо, или миссис Джозеф, или миссис Джонсон, или миссис Джонас, или кого-то еще с фамилией, похожей на произнесенную Барбарой. И все же… ему показалось, что знал.

Фантомный богомол вновь зашебуршился в ушах. Пробежал по позвоночнику.

До темноты оставалось менее трех часов, в небе, слишком сухом, чтобы поддержать хоть облачко, сияло солнце, яркостью не уступающее вспышке термоядерного взрыва, воздух застыл, словно в преддверье вселенской катастрофы.

Землю за забором из штакетника устилал ковер декоративной травки, которую не требовалось косить. Под кронами перечных деревьев росли анютины глазки.

Дорожка к дому, испанскому бунгало, тянулась в тоннеле из плетистых роз. Цветы алели на солнце.

Приводила дорожка к просторному, залитому солнцем патио. Дом, пусть и скромных размеров, поддерживался в идеальном состоянии.

На красной входной двери чернел силуэт птицы. Раскинув крылья, она набирала высоту.

Дверь открылась, едва Билли постучал, словно его ждали – и ждали с нетерпением.

– Привет, Билли, – поздоровалась с ним Айви Элгин, не выказав ни малейшего удивления, будто загодя увидела его через окошко в двери. Да только окошка в двери не было.

Босиком, в шортах и широченной красной футболке, которая ничего не открывала, она все равно выглядела ослепительной красавицей. Наверное, у мужчин текли бы слюнки, даже если бы они увидели Айви в плаще с накинутым на голову капюшоном.

– Я не знал, застану ли тебя дома, – сказал Билли.

– По средам я не работаю, – и она отступила от двери.

– Да. Но у тебя есть личная жизнь. – Билли не решался уйти с солнечной стороны порога.

– Я чищу фисташки на кухне.

Она повернулась и ушла в дом, предлагая ему следовать за ней, словно он бывал здесь тысячу раз. Но приехал-то он впервые.

Солнечный свет, едва пробивающийся сквозь тяжелые портьеры, и торшер под темно-синим шелковым абажуром оставляли бóльшую часть гостиной в глубокой тени.

Темный паркетный пол, темно-синие мохеровые чехлы на мебели, персидский ковер. Все, что было в моде примерно в 1930-х годах.

Его шаги отдавались от паркета, Айви шла совершенно бесшумно, словно скользила над полом, не касаясь подошвами дерева, совсем как сильфида, решившая прогуляться по пруду, оставляя в неприкосновенности его поверхность.

В глубине дома располагалась кухня, размерами не уступающая гостиной, с обеденной зоной.

Забранные деревянными панелями стены, резные дверцы полок, шкафчиков и буфетов, белый с черными ромбами пол… казалось, кухню перенесли в Калифорнию из Нового Орлеана.

Оба окна между кухней и задним крыльцом по случаю жаркого дня были открыты. В одном оконном проеме сидела большая черная птица.