Он ожидал, что ему придется заплатить за то, что одурачил такую милую женщину, как Гретхен Норли, потому что все имело свою цену.

Билли шел главным коридором в западное крыло, где находилась комната Барбары, когда доктор Джордан Феррьер, ее лечащий врач, вышел из комнаты другого пациента. Они чуть не столкнулись.

– Билли!

– Добрый день, доктор Феррьер.

– Билли, Билли, Билли.

– Я чувствую, меня ждет лекция.

– Вы меня избегали.

– Старался, как мог.

Доктор Феррьер выглядел моложе своих сорока двух лет. Русоволосый, зеленоглазый, всегда улыбающийся, убежденный продавец смерти.

– Мы на многие недели опоздали с нашей полугодовой беседой.

– Полугодовые беседы – ваша идея. На эту тему я бы с радостью беседовал с вами раз в десятилетие.

– Пойдемте к Барбаре.

– Нет, – отрезал Билли. – В ее присутствии я говорить об этом не буду.

– Хорошо. – Взяв Билли за руку, доктор Феррьер увлек его в комнату отдыха сотрудников интерната.

В этот момент она пустовала. Тишину нарушало только гудение автоматов по продаже закусок и напитков, готовых в любой момент снабдить медиков всякой всячиной с высоким содержанием калорий, жира и кофеина, хотя те прекрасно знали, как все это вредно.

Феррьер отодвинул пластмассовый стул от оранжевого пластмассового стола. Когда Билли не последовал его примеру, доктор вздохнул, вернул стул на место, остался на ногах.

– Три недели тому назад я закончил оценку состояния Барбары.

– Я заканчиваю ее каждый день.

– Я вам не враг, Билли.

– В это время года трудно об этом судить.

Доктор Феррьер, трудолюбивый, умный, талантливый, вроде бы исходил из самых лучших побуждений. К сожалению, университет, где он учился, заразил его так называемой «утилитарной биоэтикой».

– Лучше она не становится. – Доктор Феррьер перешел к делу.

– Она не становится хуже.

– Шансы на восстановление высшей когнитивной функции…

– Иногда она говорит, – прервал его Билли. – Вы знаете, что говорит.

– В ее словах есть хоть какой-то смысл? Она говорит что-то связное?

– Иногда.

– Приведите пример.

– Вот так, с ходу, не могу. Мне нужно свериться с моими записями.

У Феррьера были сострадательные глаза. И он умел ими пользоваться.

– Она была удивительной женщиной, Билли. Никто не сделал бы для нее больше, чем сделали вы. Но теперь для нее нет смысла жить.

– Для меня ее жизнь имеет очень даже большой смысл.

– Страдаете-то не вы. Она.

– Я не вижу, чтобы она страдала, – возразил Билли.

– Но мы не можем знать это наверняка.

– Именно так.

Барбаре нравился Феррьер. Только по этой причине Билли не попросил заменить лечащего врача.

На каком-то глубоком уровне Барбара могла воспринимать происходящее вокруг нее. В этом случае она чувствовала бы себя в большей безопасности, зная, что ею занимается Феррьер, а не какой-то другой врач, которого она никогда не видела.

Иногда ирония – точильный круг, который затачивал чувство несправедливости Билли до острия бритвы.

Если бы Барбара знала, что Феррьер заражен биоэтикой, если бы знала, что он, по его разумению, обладает мудростью и правом решать, достоин ли жить младенец, родившийся с синдромом Дауна, или ребенок-инвалид, или лежащая в коме женщина, то могла бы поменять врача. Но она этого не знала.

– Она была такой энергичной, увлеченной женщиной, – гнул свое Феррьер. – Она не хотела бы влачить подобное существование из года в год.

– Она ничего не влачит, – ответил Билли. – Она не на дне моря. Плавает у поверхности. Совсем рядом с нами.

– Я понимаю вашу боль, Билли. Поверьте мне, понимаю. Но у вас нет медицинских знаний, необходимых для оценки ее состояния. Рядом с нами ее нет. И никогда не будет.

– Я вспомнил, что она сказала буквально вчера. «Я хочу знать, что оно говорит… море, что оно продолжает говорить».

Во взгляде Феррьера смешались жалость и раздражение.

– И это ваш пример связности?

– Первое правило – не навреди, – ответил Билли.

– Вред наносится другим пациентам, когда мы тратим наши ограниченные ресурсы на безнадежных больных.

– Она не безнадежная. Иногда смеется. Она совсем рядом, и ресурсов у нее предостаточно.

– Эти ресурсы могут принести много пользы, если использовать их более эффективно.

– Мне деньги не нужны.

– Я знаю. Вы не потратите на себя и цента из ее денег. Но вы могли бы направить эти ресурсы людям, у которых больше шансов на выздоровление, чем у нее, людям, помогать которым более целесообразно.

Билли терпел Феррьера еще и потому, что врач сильно помог ему по ходу досудебных разбирательств с компанией, которая изготавливала этот злосчастный суп. Компания эта предпочла сразу заплатить большие деньги и не доводить дело до суда.

– Я думаю только о благе Барбары, – продолжил Феррьер. – Окажись я в ее состоянии, мне бы не хотелось вот так лежать из года в год.

– Я бы пошел навстречу вашим желаниям, – ответил Билли. – Но мы не знаем, каковы ее желания.

– У нас нет необходимости предпринимать активные действия, – напомнил ему Феррьер. – Мы можем проявить пассивность. Убрать питающую трубку.

Пребывая в коме, Барбара лишилась и способности глотать. Еда, поступившая в рот, в результате оказалась бы в легких.

– Давайте уберем питающую трубку и позволим природе взять свое.

– Смерть от голода.

– Природа просто возьмет свое.

Билли оставлял Барбару под крылышком Феррьера и потому, что врач открыто выражал свою приверженность утилитарной биоэтике. Другой доктор мог это скрывать… или вообразить себя ангелом (скорее, агентом) милосердия.

Дважды в год Феррьер приводил свой аргументы, но не стал бы действовать без согласия Билли.

– Нет, – как всегда, ответил Билли. – Нет. Мы этого не сделаем. Мы оставим все как есть.

– Четыре года – такой долгий срок.

– Смерть дольше.

В шесть часов вечера солнце, повисшее над виноградниками, заполняло комнату летом, жизнью и радостью.

Под бледными веками глаза Барбары Мандель следили за происходящим в ее ярких снах.

– Я сегодня видел Гарри, – рассказывал Билли, сидя на высоком стуле у кровати Барбары. – Он все еще улыбается, когда вспоминает, как ты звала его Маппетом. Он считает своим величайшим достижением тот факт, что его до сих пор не выгнали из коллегии адвокатов.