19 февраля

Я не могу писать от бешенства и нервного истощения. После бесчисленных трудов и хождения ощупью я нашла наконец ту позу, о которой мечтала для портрета Дины. Это была бы прекрасная картина, и мне оставалось только работать. А мне мешают! В моем распоряжении только 23 дня! Художники поймут мое отчаяние.

21 февраля

Начатая вчера голова Дины готова, остаются только детальные отделки глаз.

Сегодня за завтраком меня страшно сердили, высказывая глупости об инциденте с Мейссонье. Госпожа М. заказала Мейссонье свой портрет, который он после некоторого колебания согласился написать. Было условлено, что за портрет он получит 70 000 франков. Портрет был выставлен в Триенале, и его нашли посредственным. Тогда госпожа М. требует у Мейссонье поправок, но тот отказывается. Она грозит, что оставит портрет у художника и не уплатит ему. Мейссонье заявляет, что он будет требовать своих денег через суд. В конце концов друзья госпожи М. надоумили ее: она принимает портрет и запрятывает его подальше.

И весь Париж возмущен «иностранкой»!

Мне кажется, что госпожа М. была неделикатна, показав такому художнику, как Мейссонье, свое недовольство. Не надо забывать, что он создал образцовые произведения, что ему теперь уже 73 года и что он и тут в конце концов сделал все, что мог.

Но и Мейссонье следовало бы быть благороднее и не принуждать эту невежественную мещанку заплатить ему во что бы то ни стало.

23 февраля

Я в очень дурном расположении духа, взбешена. По всей вероятности, это потому, что я скоро умру; вся моя жизнь с самого начала и со всеми подробностями проходит предо мной: много глупых вещей, которые заставляют меня плакать; никогда не выезжала я так часто, как другие: три-четыре бала в год; часто выезжать я могу вот эти два года, но теперь это уже не может интересовать меня.

И великий артист сожалеет об этом? Честное слово, да… А теперь? Теперь другое, не балы, а собрания, где встречается все, что думает, пишет, рисует, работает, поет, все, что составляет жизнь разумных существ.

Наиболее философские и умные люди не пренебрегают возможностью встречаться раз в неделю или два раза в месяц с людьми, составляющими цвет парижской интеллигенции… Я все это объясняю потому, что, мне кажется, я умираю. Я всегда и во всем была несчастна! Ценой работы я достигла связей в настоящем свете, но и это еще унижение.

25 февраля

Я работаю над портретом Дины с упорством, которому нет равного. Я никому не буду его показывать, пока он не будет закончен.

За обедом у нас был Б. и архитектор. Последний давно не приходил, потому что был болен. Брат его все еще болен. Через несколько дней он уедет в Алжир. Берегись «Вифлеемских пастухов»! Если он напишет их раньше, чем я напишу своих «Святых жен», то самая дорогая мечта рушится! Ведь обе картины должны передавать вечернее освещение. Если его картина появится первой, мне невозможно уже будет писать свою: подумают, что я подражала ему! Бастьен-Лепаж создал образцовое произведение, изобразил необыкновенную героиню всех времен и народов. А я в своей дерзости считаю себя в родстве со всеми героями, со всеми шедеврами мира! Можно было бы написать интересную диссертацию на тему о той таинственной связи, которая соединяет героев и образцовые произведения со всеми мыслящими людьми! Ведь солнце и воздух, моря и все красоты природы и мира принадлежат всем!

Я неясно выражаюсь, но есть люди, которые думают так же, как и я, – они поймут меня. Остальные же меня не поймут никогда, даже если бы сам Клемансо взялся объяснять им это, пустив в ход всю силу своей ясной, точной и блестящей логики. Я в восторге от Клемансо! У него, правда, нет жара, нет страстного одушевления, но и без этого он достигает всего одной только силой ясности выражений.

29 февраля

Я продолжаю рисовать портрет Дины, но он неимоверно волнует меня. Когда удается уловить подлинную, неподдельную жизнь, подлинную «натуру», всегда чувствуешь себя взволнованной и какой-то жалкой. Вот наивность великой художницы! Ты хочешь, чтобы тебе сказали, что без этих мук ты оставалась бы только любительницей?.. Отлично!

Но возможно ведь, что я обманываюсь, а люди так глупы и смешны, когда обманываются!

6 марта

Случилось то, что должно было случиться: до открытия Салона осталась только одна неделя, а портрет не готов. О, я спокойна!

Публика и пресса заметили мои картины, которые я послала на женскую выставку. Обо мне с похвалой отзываются в серьезных газетах, где я никого не знаю, где у меня нет никаких связей.

Я подавлена, несчастна, я плачу горько, безнадежно. Я накануне собственного сознания и признания других, что я действительно обладаю талантом, – а я больна. Меня разуверяют, я стараюсь им верить, но это невозможно… Осталось всего восемь дней, а в портрете еще так много надо делать! Я ничего не вижу, ничего не понимаю – вот уже три месяца, как я не знаю, что делаю.

Ну, что же… восемь дней… Два дня для того, чтобы написать голову, два – для одной руки, один – для другой, один – для платья и день для кисти руки. Не следовало бы отчаиваться, а все-таки… Господи, сжалься надо мной!

7 марта

Так как я все равно не успею уже сделать портрет к сроку, то я должна знать, не нуждается ли моя картина в каких-нибудь серьезных поправках.

Я послала за архитектором, который явился в восемь часов и тотчас же сообщил нам, что его брат приехал с матерью в Париж два дня тому назад. Он очень болен и просит передать мне свое сожаление, что не может лично прийти посмотреть мою картину. Через три или четыре дня он уезжает в Алжир, ничего не приготовив для Салона. Кажется, он в постели. Будем надеяться, что Алжир укрепит его.

Я сделала набросок пером. Он изображает архитектора с веревкой вокруг туловища. Он рвется к столбу с надписью: «улица Ампер»; у края веревки ничком лежит его брат, ухватившись обеими руками за столб с надписью: «улица Лежандр». Я послала ему этот набросок…

Осталось только семь дней, а я снова начинаю надеяться, что портрет будет окончен, хотя ничего, кроме одной руки и фона, не сделано. Это безумие!

9 марта

Я начала писать портрет Клер – выходит довольно недурно. Клер в шляпе позирует на открытом воздухе. У нее есть выдержка, она отлично позирует.

Наконец-то…

Я в отчаянии, что у меня нет своего портрета в белом платье с обнаженными руками и шеей. И при этом поразительно хорошая постановка. Прекрасное снежно-белое домашнее платье… Я его еще сделаю.

Чрезмерное воображение перенесло меня сегодня перед обедом в Палестину, где я рассчитываю написать своих «Святых жен». Я приготовлю необходимые этюды, закончу картину для выставки и в октябре уеду туда.

10 марта

У нас было много гостей; Канробер и Марешаль, госпожа Гошон с матерью, Каррье-Беллер, Дюпюи, Поль Дешанель, доктор Геней и другие.