– Ты обманул меня?

– Я? – сглотнув ком, произнес Никита. – Я не обманывал тебя…

Ему уже неважно было нападение на нее, оно позади и черт с ним, потом уточнит детали, обдумает – все потом, завтра. А сейчас он убрал с ее висков густые пряди рыжих волос, взял в ладони лицо. Губы коснулись мокрой щеки, затем второй, носа… Алиса опустила слипшиеся от слез ресницы, замерла, перестав дрожать, казалось, и не дышала. Но ее пересохшие губы приоткрылись, чуть слышно, с недоумением, которое явно не относилось к нападению, выговорили:

– Как же… как же он… очутился здесь? Ты говорил… их взяли…

– Взяли, – шепотом заверил Никита.

И сказал себе – можно. В такие моменты не думается о будущем, что однажды пожалеешь о содеянном, захочется вернуть все на прежние места, но станет неловко делать резкий поворот на сто восемьдесят градусов. В этом случае подсознание начнет искать другие способы освобождения от пут совести, не всегда пристойные, отчего в душе поселится отвращение к себе же. Но есть здесь и сейчас, есть хочу и буду, а эти стихии не распространяются на то, что будет потом. Алиса не оттолкнула его.

В ее волосах проказничало солнце, стоило чуть приподнять голову, как золотистые блики передвигались, загораясь на других прядях. Солнце и разбудило Никиту, нахально ворвавшись в окно без штор, Лиса спала, не ощущая ни беспощадных лучей на теле, ни пожара в волосах. Он понял, почему Валерка балдел от нее: ему нравилась ее беспомощность, нравилась незащищенность. Нельзя сказать, что и в постели Лиса беспомощна, но льнула к Никите, будто маленькая девочка, нуждающаяся в силе и ждущая от мужчины бережного отношения к себе.

М-да… Валерка. Его нет всего ничего, а жена и друг на кровати, на его кровати. Если верить учениям о боге, то душа Валерки где-то неподалеку летает, интересно, что она чувствует и чувствует ли? Ну, то, что ей не по нраву свершившийся факт – понятно. Почему же она не помешала? Значит, ничего ирреального не существует? Жаль, ибо некому сдерживать низменную человеческую природу от безумств.

– Ты не спишь? – пролепетала Алиса. – Который час?

– Восемь.

– Так рано?

Солнце золотилось и в пушистых ресницах, Алиса их приподняла – и в горчичных глазах оно искрилось, но грустно, видимо, они еще не до конца проснулись. Никита завернулся в плед и, переступая через картонные коробки, отправился в душ.

Под потоком воды просветлели мысли, вернее, стали более конкретными и практичными. Надо определиться, Лиса не игрушка, а он не готов пообещать ей рай земной с собой в придачу. Как выяснилось, Никита стопроцентный эгоист, его волнует лишь сиюминутность и то, что требует природа. А поскольку не проходило ощущение дискомфорта (вероятно, Валеркина кровать повлияла на утреннее настроение), он принял самое разумное решение – пусть идет как идет, там видно будет. Но необязательно данную тактику высказывать второй стороне, которая ждет (наверняка ждет) от него других поступков, других слов.

Завтракали молча. Нет, переспали, а утром как будто и сказать нечего друг другу! Никита понимал, что сказать надо бы ему, да постельная тема с перспективами на будущее его не вдохновляла, он обошел ее:

– Значит, вчерашний тип открывал твою квартиру?

– Угу, – сказала Алиса, подкладывая ему мяса.

– Так это домушник, – уверенно заявил он, разумеется, сам так не думал. – То есть грабитель, специализирующийся на чистке квартир.

– А почему он меня душил?

– Ты свидетельница…

– Я не могла стать свидетельницей, потому что не видела его лица. Он был в маске… или чулок натянул, точно не помню.

– Лиса, он действовал интуитивно: раз ты его застукала, могла поднять крик, ему надо было себя спасать.

– А почему он выбрал мою квартиру? Разве не видно, что здесь нечем поживиться?

– Он понял, что квартира пустая, домушники это умеют определять, – возразил Никита, улыбаясь. – А поживиться всегда есть чем. Не бойся, больше он не придет, грабители в одно место два раза не ходят – примета плохая. Ну, я побежал?

Главное, вовремя слинять под дешевым предлогом – тороплюсь. Он был уже в коридоре, как вдруг услышал робкий голос:

– Никита…

– Да? – Он вернулся, задержавшись в дверях.

Алиса все так же сидела за столом, не смотрела на него, уставилась в окно и произнесла, кусая губы:

– Я хотела сказать… то, что случилось между нами… ничего не значит. Ты свободен от обязательств передо мной. Ты ничего мне не должен.

Это пощечина. Словесная, но пощечина. Лиса тонко уловила, какие в нем кипят страстишки. Почему бы смело не сказать, мол, сам не знаю, что на меня нашло, и нужно ли мне это, не разобрался, дай мне время? Не-а, не скажет. И дураку ясно – почему. Но проницательность Лисы задела за живое, в ее глазах он не желал выглядеть негодяем, однако истинно негодяйским способом перевел стрелки, якобы уточняя:

– Для тебя не значит?

– Для тебя. Иди.

Вот как! Она его не закабаляла, в сущности – отпускала, одновременно заковывала в цепи, не давая уйти. Сознательно или потому что такая: непосредственная, чувствительная, проникновенная? Наверное, она мудрая, а он типичная сволочь. Подгадал момент, когда ей было плохо, и затащил в постель, чему не воспрепятствовал дух Валерки, теперь сомнениями обставился. Нехорошо. И нельзя оставлять ее в состоянии разочарования. Никита подошел к ней, заставил встать, прижал к груди, искренне сказав:

– Значит, Лиса, значит. Еще когда был жив Валерка, значило. Не думай обо мне плохо. Просто у меня характер скверный, а вообще-то я ничего, честно.

Ну, вот, она уже улыбалась, а он целовал ее губы. Много ли женщине надо? Пара слов, нежный взгляд, поцелуй…

– Ты придешь сегодня? – спросила Алиса между поцелуями.

– Конечно. Ты посиди пока дома.

– Я и так сижу. У меня же ремонт.

– Ремонт штука нужная. Кстати, если что-нибудь найдешь непонятное, ну, от Валерки осталось, не выбрасывай, мне отдай. До вечера.

На улице, идя к машине, Никита утер лоб тыльной стороной ладони – ух, нелегко! Жизнь одна, соблазнов много, за все приходится платить, а за глупость – так непременно и вдвойне.

Эдуард Дмитриевич недобро косился на опера, а тот краснел и бледнел, оправдываясь:

– Она же всегда возвращалась домой, к половине одиннадцатого уже в квартире была, а тут смотрю – первый час. Я подумал, ночевать осталась, чего ж зря торчать? Позвонил Алимову, он должен был меня сменить, сказал ему, чтоб утром подъехал к семи… По моим расчетам, в это время Алиса проснулась бы, значит, Алимов не упустил бы ее… Адрес назвал…

Эдуард Дмитриевич по натуре крикун, и лучше б он кричал да кулаками по столу бил, чем спокойно процедил, уничтожая взглядом парня: