Справа, за апартаментами старой дамы, тянулся продолговатый низкий флигель, в котором, очевидно, жили остальные обитатели виллы.

Эбб свернул в боковую аллею, которая должна была привести его к этому флигелю. Жужжали пчелы, благоухали цветы. И когда вдруг перед ним открылся фасад флигеля, он понял, что пришел именно туда, куда хотел. Понял это, потому что на трех окнах в самом конце флигеля ставни были закрыты и сквозь щели в них просачивался слабый электрический свет, почти незаметный на ослепительном мартовском солнце. Во Франции, когда кто-нибудь умирает, в комнате покойного непременно закрывают окна и зажигают электрический свет. Стало быть, именно здесь «выпал жребий» минувшей ночью. Здесь до конца шла мучительная предсмертная борьба… Если бы у Эбба еще оставались сомнения, они бы вскоре развеялись.

Седовласый слуга вынес на улицу стол и поставил его перед дверью, которая находилась рядом с закрытыми окнами. Он поставил стол на гравийную дорожку, накрыл его скатертью, положил книгу, похожую на книгу записей, оглядел свою работу критическим взглядом, исчез и вскоре вернулся с чернильницей, ручкой и промокательной бумагой. Во Франции, когда кто-нибудь умирает, перед домом усопшего принято выставлять стол с письменными принадлежностями для тех, кто хочет выразить соболезнование близким покойного.

Кристиан Эбб дождался, пока слуга покончит со всеми этими приготовлениями, а потом вышел из боковой аллеи. Он первым вписал свое имя в список скорбящих, тщательно промокнул подпись и заговорил со слугой:

— Если не ошибаюсь, это вход в личные покои мистера Артура?

— Да, месье.

— Я вижу, что во флигеле есть и другие двери. Там, наверно, живут братья мистера Артура?

— Да, месье.

— И у каждого небольшая личная квартира с отдельным входом?

— Совершенно верно, месье.

Кристиан Эбб вспомнил, что директор банка говорил накануне вечером о сходстве этой виллы с всемирно известным домом на острове Святой Елены. Наверняка те, кто сопровождал Наполеона в изгнании, непрерывно ссорились между собой, и им было бы очень кстати иметь личные апартаменты с отдельным входом, как у трех препирающихся друг с другом братьев Ванлоо! Но сподвижникам императора едва ли удалось этого добиться.

— Скажите, — снова начал Кристиан, стараясь говорить как можно более беспечным тоном; он надеялся, что такой тон достоин лорда Питера Уимзи, — вы ведь понимаете, что эта смерть не могла не произвести на меня впечатления. Как говорится, сегодня в порфире, завтра в могиле. По правде сказать, трудно поверить, что это не сон!

— Понимаю, месье. Вполне вас понимаю, — заверил слуга.

— Тем лучше, — сказал Эбб все тем же светским тоном. — Тем лучше! Я встретил мистера Мартина и его бабушку и слышал их разговор с доктором Дюроком. Но что же все-таки произошло на самом деле?

— Это я, месье, обнаружил, что мистер Артур умер.

У поэта застучало в висках. Он не ждал такого многообещающего начала. Почти в духе благородного лорда! Интересно, прибегал ли лорд Питер к подкупу? Поэт никак не мог этого вспомнить, но на всякий случай сунул в руки слуги крупную серебряную монету. Она произвела волшебное действие.

— Обычно я будил мистера Артура в семь часов. Но почти всегда он сам просыпался спозаранку, хотя и поздно ложился.

— Вот как? Он поздно ложился?

— Поймите меня правильно, месье! Вечером он рано уходил к себе в комнату. Но прежде чем лечь — mon Dieu! Когда утром я поднимал гардины в его комнате, в пепельницах и на полу лежит, бывало, тридцать-сорок сигаретных окурков.

— Он так много курил?

— Много, но не так много. У него были помощники.

— Кто же это?

— Иногда его братья или, вернее сказать, тот из них, с которым он в тот момент ссорился меньше, чем с другим. Я видел вас, месье, вчера вечером на вилле, так что знаю, вам известно, как тут обстоят дела. Да, иногда один из его братьев засиживался у него допоздна. Но обычно это были другие гости.

— Другие гости? В такой час? Как же они входили в дом?

Слуга улыбнулся.

— Вокруг сада нет ни решетки, ни колючей проволоки, он огражден только каменной стеной. Сюда по ночам часто приходят гости, которых днем ни за что не пустили бы на порог!.. — Он сделал театральную паузу. — Я хочу сказать одно: чего ради он, не француз, вздумал вмешиваться в нашу политику?

На виске Эбба снова забилась жилка.

— Что вы хотите сказать?

— Да только то, что те, кто на здешнем берегу занимается политикой, обычно не самые лучшие чада Господа Бога. Да вы пойдите на один из его агитационных митингов и увидите сами! Арабы, испанцы, поляки, и вид у них такой, словно за пять франков они прирежут любого! И он, человек богатый и образованный, водил с ними дружбу! Ah, mon Dieu! Чем все это кончится?

— Есть на свете нечто, называемое идеализмом, — заметил Эбб. — Мистер Артур хотел защитить права обездоленных.

— Может быть. Во всяком случае, это они ходили к нему в гости, и мужчины и женщины!

— Как? — воскликнул Эбб. — И дамы тоже?

— Если их можно назвать дамами! Я сам вытирал с ковров пятна от их обуви, впрочем, я молчу!

Сердце Эбба забилось сильнее.

— А этой ночью вы ничего не слышали?

Слуга покачал головой.

— Я слышал, как он вернулся домой. Вернулся рано, в начале двенадцатого. Но потом я сам пошел спать, а моя комната в другом конце дома. Среди ночи мне показалось, что я слышу голоса, но я не знаю, откуда они доносились…

Где-то раздался резкий звонок, слуга вздрогнул и поспешил прочь так быстро, насколько ему позволяли его явно больные ноги. Кристиан Эбб остался на месте. В его голове мысли стремительно сменяли одна другую. Он так и не узнал до сих пор, что именно обнаружил утром слуга. За закрытыми ставнями в комнате покойного мерцал электрический свет. Почти не сознавая, что делает, Эбб открыл дверь и переступил порог.

В комнате он оставался недолго, ее вид к этому не располагал. В ней навели только самый поверхностный порядок, может быть, так распорядился доктор, который посчитал необходимым произвести вскрытие. Постель была взбаламучена… Тот, кто на ней лежал, очевидно, метался по ней, как борец на ковре, да и борьба, которую ему пришлось выдержать, была самой жестокой из всех возможных. Простыни были пропитаны потом. В глаза бросались и другие несомненные приметы пережитых мучений. Восковые свечи, окружавшие изголовье, не могли придать умиротворенное выражение сведенным судорогой чертам лица и более горькой, чем при жизни, складке у губ…

Отведя глаза от покойного, Кристиан Эбб окинул взглядом комнату. Названия стоявших на полке книг отчасти подтвердили, отчасти опровергли его ожидания. Что общего было у «Капитала» и «Рассуждений об оправдании насилия», с одной стороны, и у «Мемуаров» Казановы, «Кавалера Фобласа» и «Галантных дам»[26]— с другой? На столе стояло несколько пепельниц. Слуга сказал, что к утру они обычно бывали полны до краев. Но Кристиан Эбб нашел только четыре окурка. Один из них был окурком гаванской сигары, три других — самой обычной сигареты «капораль», американской и турецкой сигареты…