Джейк стоял, смотрел.

— Лина. — Он потерся щекой о ее ладонь, но она вдруг уронила руку — быстро погладила, — глядя мимо.

— Боже, это Рената, — сказала она, отстраняясь. — Они и ее позвали? Сумасшедшая — это же опасно. — Он снова слышал гомон перрона. Мгновение уединения минуло. Обернувшись, он встретился с внимательными, понимающими глазами Ренаты, которые заметили руку Лины, как замечали все и всегда. Его лучший источник информации, но нигде не светилась: нельзя нанимать на работу евреев. Рената лишь улыбнулась, сделав вид, что ничего не видела.

— Привет, Джо, кто бы мог подумать? — сказала она. Американский слэнг — неизменный предмет шуток.

— Эй, это же Рената! — Парни вернулись на платформу и обступили их. Его опять окружал Берлин. Джо попытался поймать взгляд Лины, но та избегала его, не отходила от Эмиля, помогала Хэлу разливать шампанское. Пили, шутили, Рената нахально стрельнула сигарету у проходившего мимо полицейского, игриво его поблагодарив. Просто доказать, что может это сделать, а Хэл наблюдал за ней, ошалев. После паровозного гудка финальный раунд объятий, сломанные цветы. Эмиль пожал руку Джейку — с облегчением: проводы подходили к концу.

— Что слышно о визе? — спросил Джейк, обнимая Ренату.

Она покачала головой.

— Скоро, — без убеждения сказала она. Умные глаза, голова в темных кудряшках. Проводник стал закрывать дверь.

— Якоб. — Голос Лины. Ее лицо рядом. Формальный поцелуй в обе щеки, легкий поцелуй, что оставил только запах ее кожи.

Он смотрел на нее, но произнести ничего не мог, даже ее имени. Чьи-то руки подтолкнули его к вагону. Поезд тронулся. Он стоял на ступеньках и махал в ответ на пьяные ауф видерзеен, и когда она шагнула вперед, у него на секунду мелькнула шальная мысль, что она сделает это, побежит за поездом и уедет с ним, но то был просто шаг, отрыв от толпы. Так что последнее, что он увидел в Берлине: она стоит на платформе, а Эмиль обнимает ее за плечи.

Женщины перестали таскать свои ведра и перебрались через кирпичи в середину дома. Одна крикнула что-то в сторону улицы, где работала другая группа, и те направились к ней, достав носилки из тележки. Джейк наблюдал, как они вытащили из обломков труп, отворачиваясь, чтобы не вдыхать, и закинули его на носилки — безразлично, как очередную порцию кирпичей. Команда носильщиков стала выбираться, спотыкаясь под тяжестью, и затем, перевернув носилки, закинула труп в тележку. Женщина, волосы сгорели. Куда они свозят трупы? На какое-нибудь огромное кладбище братских могил на Бранденбургских болотах? Скорее всего, к печи, чтобы завершить сожжение. Так могла умереть Рената. Ее внимательные глаза окончательно потухли. Если только ей не удалось каким-то образом выжить, превратившись в один из живых скелетов, что он видел в лагере. Глаза у них тоже были потухшими, полуживыми. До того великое преступление, что его никто не совершал. Но в лагерях вели регистрационные журналы, длинные поименные списки. Только здесь, под кирпичами, тело без номера могло исчезнуть бесследно.

Он подбежал к тележке и заглянул в нее. Коренастое безликое тело. Не Лина, вообще никто. Он отвернулся. Бесполезно, как и посещение фрау Дзурис. Живые не исчезают. Эмиль работал в Институте имени кайзера Вильгельма — они должны что-то знать. Армейские архивы, если он воевал. Списки военнопленных. Нужно только время. Она где-то есть — не на тележке. Может, даже поджидает его в одной из анкет Берни.

Берни, однако, на месте не было. Судя по записке, прикрепленной к двери кабинета, его неожиданно вызвали на совещание. Джейк пошел в пресс-центр. Все были там, устало пили пиво, на столах с пишмашинками валялись выхолощенные пресс-релизы Рона. Прибыл Сталин. Черчилль позвонил Трумэну. Первое пленарное заседание в пять. Встречу устраивают русские.

— Негусто, а, приятель? — сказал Брайан Стэнли с полным стаканом виски в руке.

— Ты что тут делаешь? Перешел на другую сторону?

— Тут выпивка лучше, — пояснил он, отхлебнув. — Надеялся что-нибудь разузнать, но сам видишь… — Он уронил листок пресс-релиза на стойку бара.

— Я видел тебя с Черчиллем. Он что-нибудь сказал?

— Конечно нет. Но по крайней мере сказал кое-что мне. Специально для «Экспресса». Был очень мил.

— Но не так мил с другими.

Брайан улыбнулся:

— Они злые, как осы. Так что я решил покрутиться здесь чуток. От греха подальше. — Он снова глотнул виски. — Сюжета нет. Не могу даже до Идена[32]добраться. Надо бы плюнуть, а еще завтра грядет. Хочешь посмотреть, что у нас раздают? — Он достал из кармана другой пресс-релиз.

— Три тысячи льняных простыней, пятьсот пепельниц — что это?

— Подготовка к конференции. Судя по размаху, последняя отрыжка войны. Поди напиши об этом статью.

— Три тысячи рулонов туалетной бумаги, — прочел Джейк.

— Все из Лондона. Интересно, где они ее все это время прятали. Столько лет не видел приличной бумаги в сортире. — Покачав головой, он забрал листок. — Вот еще, сто пятьдесят бутылочек ваксы для обуви. Потрескалась, но блеск дает.

— Ты что, собираешься это печатать?

Он пожал плечами:

— А у тебя? Что-нибудь раздобыл?

— Не сегодня. Я ездил в город. Там еще откапывают тела.

Брайан скорчил гримасу:

— А я не могу, правда. Кишка тонка.

— Размяк. В Африке ты был другим.

— Ну, так то была война. А тут я не понимаю, что. — Задумавшись, он хлебнул из бокала. — Хорошо бы опять в Каир, а? Сидеть на террасе, наблюдать за лодками. После такого — просто красота.

Дрейфующие фелюги, белые треугольники парусов в ожидании хоть намека на ветер, за миллионы миль отсюда.

— Через неделю будешь в Лондоне.

— Ты знаешь, вряд ли, — серьезно сказал Брайан. — Мне теперь только лодки остались.

— Ну, это ты лишнего выпил. Когда человек устал от Лондона…[33]— процитировал Джейк.

Брайан посмотрел на бокал:

— Тогда мы были на подъеме. Я не хочу видеть, как мы покатимся вниз. Шаг за шагом. Там тоже все закончилось. Остались одни русские. А это твои дела. Так что добро пожаловать. С меня хватит. Страшные люди.

— Но есть мы.

Брайан вздохнул:

— Удачливые американцы. Вам не надо считать туалетную бумагу, не так ли? Рекой течет. Интересно, что вы будете делать.

— Вернемся домой.