Я понимал, к чему он клонит эту свою голову. Он очень хотел, чтобы я оказался пьян, и пытался уловить запах.

– Выйдите из машины! – сказал он. Ну, вышел я.

– Вон, видите, стоит вагончик? Вы в него зайдите.

– Зачем?

– Там вам все расскажут.

Ну, я зашел. Там сидит медсестра в относительно белом халате.

– Садитесь, – говорит она. – Нет, пока стойте. Вытяните руки. У вас руки дрожат. Понятно. Садитесь.

Я сел. У меня дрожали руки. От холодной ярости. Мне хотелось задушить ее вот этими самыми руками, я старался сдерживаться. Вот они у меня и дрожали. Я был совершенно трезв. И она это видела, если хоть что-то смыслила в том деле, которым занималась. Но она намерена была сделать все, чтобы доказать, что я пьян. – Даже похмеляться не надо утром, если вы вечером за руль решили сесть, – сказала она. – А все почему-то садятся. Вы думаете, у нас глаз нет?

– А прибор у вас есть? – спросил я.

– Есть, – вздохнув, ответила она. – Дышите.

– Спасибо, – отказался я. – После вас.

– То есть? – нахмурилась она.

Я действовал так, как меня, собственно говоря, подучил мой приятель. Сначала, объяснял он мне, надо, чтобы они сами подышали. А то они подмешают что-нибудь, и обязательно окажется, что ты пьян. А так окажется, что это они пьяны.

– Ну, вы сначала подышите, – посоветовал я ей. – Для чистоты эксперимента.

Она категорически отказалась. Может, она была пьяна. И она нахмурилась еще больше.

Она попросила еще раз вытянуть руки. На этот раз отказался я.

Тут в вагончик вошел гаишник.

– Получается? – задал он хороший вопрос. Она рассеянно кивнула. Она о чем-то думала.

– Отказывается проходить наркологическую экспертизу.

– Че, правда, что ли? – удивился он. – Так у него вроде стаж большой. Он че, не понимает, что все в наших силах?

– Хочет, чтобы мы дыхнули, – засмеялась она.

– А че, мне не в падлу! – рассмеялся он. – Дай-ка я дыхну!

И он дыхнул.

Ну, тогда уже и мне пришлось дышать.

Медсестра была откровенно разочарована результатом – в обоих случаях. Она посидела молча. И вдруг в ее глазах вспыхнула надежда. Она торжествующе смотрела на меня:

– А теперь скажите слово «си-ре-не-вень-кий»!

– Какое-какое? – переспросил я.

– Такое, какое я сказала!

– А какое вы сказали?

– Слух плохой?

– А?

Так мы с ней довольно долго препирались. Гаишник стоял рядом и шевелил губами. По-моему, он пытался произнести слово «сиреневенький». По его огорченному виду я понимал, что у него ничего не получается.

– Сиреневенький! – выпалил я.

– Как вы сказали? – переспросила она.

– Сиревеневенький, – расслабился я.

– О! – простонала она. – Ну, я так и думала!

– Сиреневенький! – кричал я.

– Какой-какой?! – кричала она.

– Ну, я пошел, – сказал я.

– Куда? – оторопела она.

– Звонить. У меня телефон в машине.

– Кому? – уточнила она.

– У него последний звонок! – хохотал гаишник. – Пускай сходит!

– В службу внутренней безопасности.

– Какой безопасности? – удивился он.

– Вашей, – сказал я.

Они стали сиреневенькие. Я уехал.

Мой друг, выезжая на Рублевское шоссе с улицы Маршала Тимошенко в сторону области, попал в плохую историю. Нет, он ни с кем не стукнулся. Но лучше бы стукнулся. Там проблемный перекресток, его многие знают. Парню нужно было налево, он увидел несколько метров прерывистой линии и решил объехать мертво стоящие машины, пока не началась сплошная. Гаишник сразу понял, что мой друг шпарит по встречной, подбежал к нему, взволнованный, и потребовал подъехать к его будке. Пока гаишник шел обратно, по встречной мимо него и в самом деле проехали две машины. Он их тоже с возмущением остановил и перенаправил к будке. Старшине было года 22. И он стал всеми ими заниматься, забыв про светофор, который вообще-то надо регулировать вручную. На светофоре все тут же окончательно встали.

Старшина забрал у моего друга документы и начал оформлять протокол. Тот ему пытался что-то сказать о характерных отличиях прерывистой линии от сплошной, но инспектор, как заведенный, повторял, что «поговорим в суде» и что «у нас свобода мнений и слова». Где это у них такое, он не уточнял.

Но тут из подъехавшего к будке «Мерседеса» вышли две девушки и молодой человек. Им инспектор сказал, что уж они-то точно ехали по встречной. И тут они начали орать на него. Они кричали, что они живут тут, в Крылатском (втроем, видимо, судя по тому, как дружно они орали), уже 10 лет и что на этом светофоре только два нормальных инспектора, которые не создают пробок и не берут взяток (старшина в это число явно не входил, он и сам это должен был почувствовать). Они рассказали ему, как он только что на их глазах подозрительно быстро отпустил один «Ягуар»: «Понятно почему!»

Они делали все так дружно и слаженно, с таким энтузиазмом, что мой друг залюбовался ими. А потом от всей души поддержал их. Был он в этот момент, по его словам, на вершине блаженства, потому что первый раз за всю свою жизнь орал на инспектора ГИБДД и потому что мог наконец выкричать все, что накопилось на самом дне его души за столько лет водительского стажа, и освободиться наконец от этой ненависти и злобы. Он кричал и не верил, что это он, простой московский парень, орет на старшину ГИБДД, и хрен с ним, что там будет дальше. И голос его терялся в хоре тех троих. И была в этом та самая соборность, которой так не хватает русскому человеку для его полной и безоговорочной самоидентификации в этом безумном мире.

Потом приехал капитан ГИБДД, тоже наорал на старшину, создавшего тут совершенно уже невыносимую пробку, отдал всем солистам хора документы, и они уехали.

На прошлой неделе был день рождения у одного высокопоставленного московского чиновника. Настроения у гостей не было никакого: финансовый кризис ни одного из них не оставил равнодушным.

Чиновник был высокопоставленный, и гости у него были в основном высокопоставленными бизнесменами. И они сидели, еле-еле пили, не танцевали совсем и только тихо переговаривались о том, кто из них сколько теряет каждый день. Оказалось, что неважно даже, сколько теряет каждый, а гораздо важнее, что с каждым днем они теряют все больше и больше.

И поэтому понятно, что на самом деле и говорить-то друг с другом им было не о чем. Все понабирали кредитов, для всех прозвучал марджин-колл, всем надо было платить штрафы банкам… Оказывалось, что на самом деле в кэш никто из них не работал. То есть за наличные, без хитрых деривативов – так, что «продал—получил»…