Они вошли под сень деревьев, где еще лениво перекликались готовившиеся к отлету на юг птицы. Скоро тут воцарится тишина, и зимнее безмолвие будет наполнять душу сначала грустью, потом благоговением. Но сейчас здесь еще вовсю ликовало солнце, скользившее по кронам высоких лип, по резным листам кленов. Некоторые листья уже не смогли удержаться на ветках, слетели вниз, красными, желтыми пятнами раскрасили аллею. Елена, как бывало в детстве, старательно перешагивала через эти одинокие листочки. Это потом, когда они уже сливались пестрым ковром и заманчиво шуршали под ногами, так хорошо было побегать по ним!

Почувствовав, как осеннее солнце разливается по душе умиротворением, Елена Павловна спросила уже мягче:

— Как же ты собираешься жить дальше, Варя?

Девушка, которая держалась чуть поодаль, осторожно приблизилась:

— Я и сама ничего не знаю, барыня. Вы меня с собой увезли, знать, у вас были какие-то замыслы…

У графини вырвался нервный смешок:

— Замыслы! Нашла же слово… Ты говоришь так, будто я леди Макбет, вынашивающая план коварной расправы с тобой.

Варя слушала ее, часто моргая. Имя леди Макбет ей, конечно, ни о чем не говорило. Но от того, как смотрела на нее графиня, девушке было не по себе. Ничего доброго не сулил ей этот взгляд.

— Я ничего такого не хотела сказать, — пролепетала Варя. — Вы, барыня, не думайте, что я чего-то подозреваю или… Все в вашей воле. Хотите, казните меня, хотите — милуйте.

Елена Павловна быстро пошла вперед и бросила на ходу:

— Ни казнить, ни миловать я тебя не собираюсь. А вот то, что все в моей воле, — тут ты права. И обижаться тебе не на кого. Сама заварила кашу, сама и расхлебывай!

Она говорила и говорила, упрямо наклонив голову и без устали шагая по аллее. А Варя поспешала рядом, продолжая кивать, словно китайский болванчик. И Елене Павловне внезапно стало по-матерински жаль эту глупую девчонку, не сумевшую противостоять тому, что и саму графиню когда-то пленило: сумасшедшему обаянию Владимира Петровского. Как можно не влюбиться в этого мужчину, который очаровывал даже светских старух? И те потом нашептывали Елене по-французски: «Ваш супруг просто прелесть! Какие манеры, какой шарм!»

Разве могла противостоять его неземной красоте необразованная крестьянка, которая не видела в жизни ничего лучше пьяных морд деревенских мужиков? Ей предстояло связать свою судьбу с одним из них и неудержимо угаснуть в тягучей тоске о несбывшемся чуде… А тут явился блестящий барин, на которого она засматривалась еще совсем девчонкой. Но тогда ее мечты были абстрактны и бессвязны. Теперь же она стала девушкой, и в ее оформившемся теле забродили вполне осознанные ею желания. И главным среди них стало нетерпеливое стремление хоть на миг испытать то, что люди называют любовью… Не этим ли бредят все пятнадцатилетние девчонки любых сословий и рас? И разве Варя могла полюбить другого, если рядом был граф Петровский? Никто не виноват. Судьба!

Когда-то именно судьба все решила за Елену, которая увидела на рождественском балу молодого графа и обомлела от восторга: вот он, предмет ее девичьих грез! Владимир Петровский уже уезжал, еще пара минут — и они разминулись бы в тот вечер, а в другое время и в ином месте, возможно, не очаровали бы друг друга…

Остановившись, Елена вгляделась в раскрасневшееся Варино лицо. Девушке, казалось, не хватает воздуха, и графиня подумала, что ее положение уже, должно быть, сказывается и на выносливости. Хотя срок вроде еще маленький, но графиня слышала, что все по-разному переносят беременность.

— Ты устала?

Против воли это прозвучало заботливо. И девушка сразу уловила эту перемену тона, но испугалась еще больше. Елена подумала, что ее мягкость производит на девушку впечатление крокодиловых слез, верить которым нельзя.

— Нет-нет, барыня! — торопливо заверила Варя, но рукавом отерла мелкие капельки пота, заблестевшие на лбу.

— Не стесняйся сказать, если я иду слишком быстро.

— Ага…

— Нет, в самом деле! Я настаиваю, чтобы ты сообщала мне о своих желаниях и недомоганиях.

Варя отвела взгляд:

— Мне бы это… в кустики сбегать. Очень часто хочется.

— Ну конечно! — Графиня вспомнила, что о таком ей тоже рассказывали. — Беги, если… если это удобно.

Юркнув в кусты, Варя скрылась из вида, а Елена Павловна отвернулась и немного отошла в сторону.

«Девчонке необходимо спокойное расположение духа, чтобы ребеночек развивался здоровеньким, а я не позволяю ей расслабиться ни на минуту, — упрекнула себя графиня. — Она боится меня как огня. Но как иначе? Не могу же я, в самом деле, подружиться с ней? Она причинила мне такую боль». Елена Павловна без усилий воскресила в памяти то, что обожгло ее ужасом, когда она вошла в спальню и увидела…

Она быстро мотнула головой: «Нет, лучше не вспоминать! Слишком больно». Ей опять пришлось притянуть сегодняшнее решение: что было, то было. Если уж она решила простить мужа и забрать Вариного ребенка, чтобы они с Владимиром воспитали его как собственного, сейчас необходимо создать этой мерзавке все условия, чтобы она пребывала в радостном состоянии. Она еще хлебнет отчаяния, когда потеряет свое дитя, которое вынашивала девять месяцев. Вот тогда наплачется вдоволь! А пока пусть в ее душе царит такое же бабье лето, солнечное и тихое. Пусть она думает, что Елене хватило христианского смирения принять то, что произошло, как урок судьбы, и простить свою обидчицу. Каким же ударом потом станет для нее внезапное исчезновение и ребенка, и Елены!

Графиня даже засмеялась от удовольствия, представив грядущее отчаяние молодой матери, лишившейся своего младенца сразу же после родов, и встретила выбравшуюся из кустов Варю широкой улыбкой.

— Мы пойдем потихоньку, — пообещала Елена Павловна. — И ты мне все расскажешь о себе, договорились? Нам с тобой зимовать вместе предстоит, так что надо бы узнать друг друга получше…

* * *

Владимир Иванович, вызванный письмом жены, прибыл в Родники, когда уже устоялся снег и можно было проехать на санях. А лег он довольно поздно, в конце ноября. До того времени граф Петровский пребывал в полнейшем неведении относительно местонахождения Елены. Правда, еще в октябре он получил от нее краткое письмо, в котором жена утверждала, что у нее все в порядке, но искать ее не следует. Она напишет ему, когда можно будет приехать.

Владимир перевел эту фразу, как «когда я прощу тебя». И смирился, потому что действительно считал себя виноватым перед женой. Он всегда любил свою Елену тихой, спокойной любовью, которую считал наилучшей для брака. И прожитые вместе годы только подтверждали это, ведь Петровские были дружны и жадно искали общества друг друга. Ему всегда не терпелось поделиться с женой и мнением о прочитанной новинке, и неожиданной новостью, и наблюдением, которое казалось ему интересным — у него был острый глаз. Только с Еленой случались самые увлекательные разговоры и даже бурные споры. Особенно если они затрагивали социальное неравенство.