Потеряв больше часа, он наконец решился обратиться за консультацией, но уже не к продавцам, а к покупателям. Подошел к невысокой миловидной женщине, державшей за руку прелестную девчушку, и, извинившись, спросил:

– Вы не подскажете, что можно было бы подарить девочке примерно одних лет с вашей дочкой?

Женщина задумалась, а ребенок нашелся сразу.

– Барби! – выпалило дитя.

– А вдруг у нее уже есть? – поделился сомнениями Виталий.

– Значит, у ее Барби будет подружка! – авторитетно отвечала девочка. И этот неопровержимый аргумент убедил Малахова окончательно. С помощью симпатичной женщины и ее толковой дочки он выбрал куклу, чем-то похожую на Лану, с платиновыми длинными волосами, в сережках, блестящем вечернем платье и золотых туфельках. Звали куклу почему-то не Барби, а Джессика. Упакована она была в красивую ярко-розовую коробку с большим прозрачным пластиковым окошком. Чем не подарок?

Встречать его вышли в прихожую только Светлана в очаровательном домашнем брючном костюме и принаряженная Нина Михайловна. Девочки не было.

– А где твоя дочка? – удивился Малахов. Ему казалось, что дети в силу их природного любопытства всегда выбегают посмотреть на гостей.

– Долька! Поди сюда, дядя Виталий хочет познакомиться с тобой! – крикнула бабушка. И в ответ на ее зов откуда-то из недр огромной квартиры появилось смуглое и худенькое, похожее на чернокудрого эльфа, существо. Малахов был поражен. Почему-то, глядя на Лану, он представлял себе ее дочь пухленькой, голубоглазой, белокожей и розовощекой, как фарфоровая статуэтка, всю в бантах, золотистых кудряшках и обязательно с милой детской картавостью, при которой малыши произносят «л» вместо «р». Но девочка ничуть не походила на тот образ, который он себе нарисовал. Тоненькая как былинка, вся какая-то нездешняя – но при этом с очень серьезным, совершенно не детским, начисто лишенным беззаботности и наивности, взглядом темно-карих глаз, похожих на крупные виноградины.

– Здравствуйте! – строго сказала она, четко выговаривая все звуки.

– Здравствуй… Долька! – улыбнулся он. – Какое оригинальное имя.

– Ну, не Лолитой же ее звать, – поморщилась бабушка.

– Лолитой? – изумился Малахов. Стоящее перед ним неземное создание не имело ничего общего с нимфеткой, вызывающей похотливые мысли у взрослых мужиков. – Почему Лолитой?

– Потому что у набоковской Лолиты тоже полное имя Долорес, – нехотя пояснила Лана.

Позже Виталий узнал, что именем своим Долька была обязана прабабке. Старшая Долорес была, в свою очередь, названа в честь пламенной революционерки Ибаррури. В тридцать шестом году, когда на их родине началась война, эту самую бабушку привезли, вместе с другими детьми испанских коммунистов, в Советский Союз. И хотя юной девушке перед самой Великой Отечественной удалось вернуться в Испанию, любовь к далекой снежной России сохранилась у нее на всю жизнь. Через сорок лет она, уже будучи главой большой семьи, настояла на том, чтобы ее старший внук, сын любимой дочери, был бы отправлен учиться не куда-нибудь, а непременно в Москву, в Университет имени Патриса Лумумбы.

Студентка Светлана Журавлева – «спортсменка, комсомолка, отличница и просто красавица» – познакомилась с Рамоном Мансилья летом восемьдесят пятого года, во время международного молодежного фестиваля. Между знойным брюнетом и нежной платиновой блондинкой вспыхнула бурная страсть, приведшая, с разрешения властей, к законному браку. Рамон покинул общежитие и переселился в премилое двухкомнатное гнездышко на Соколе, снятое родителями невесты.

Девятнадцатилетняя Лана стала привыкать к супружеской жизни, день и ночь грезя о том, как ее избранник, окончив университет, увезет ее «из этой проклятой страны» в сказочно прекрасную Испанию. Сразу же после свадьбы девушка забеременела и, хотя не слишком обрадовалась этому преждевременному событию, ребенка все-таки решила оставить. Лана надеялась, что будет мальчик, продолжатель рода – это должно было понравиться испанской родне. Однако беременность была трудной, протекала тяжело, и за девять месяцев она уже успела много раз пожалеть, что поторопилась с наследником. К тому же родилась девочка, и это окончательно разочаровало молодую мать. Единственное, что оставалось, – назвать малышку именем испанской прабабки и сдать на воспитание Нине Михайловне. Новоиспеченные родители к моменту появления на свет Дольки были еще студентами, и у них не хватало ни времени, ни сил на пеленки и бессонные ночи.

Интернациональному ребенку не исполнилось еще и четырех месяцев, когда Лана, возвратившись на Сокол в неурочное время, застала своего красавца супруга в постели с двумя девицами сразу. Причем одной из девиц оказалась Ленка, считавшаяся ее лучшей подругой, но никогда не скрывавшая своей зависти к тому, что «Журавлевой удалось выскочить замуж за иностранца». Ленка приложила все усилия, чтобы немая сцена переросла в грандиозный скандал. Супруги развелись, и через полгода выпускник медицинского факультета Университета дружбы народов Рамон Мансилья отбыл на родину с новой женой. Лане же оставалось утешаться тем, что это была не Ленка и даже не третья участница их коллективных развлечений, а еще какая-то незнакомая ей девица.

– Значит, ты Долька? – Малахов присел перед ребенком на корточки. «Все-таки действительно странное имя для такой девочки. Вроде ласково, по-домашнему, а с каким-то оттенком пренебрежения. Как кличка», – подумал он и устыдился собственных мыслей. – А я дядя Виталий. Будем знакомы. Смотри, что я тебе принес.

Он вынул розовую коробку и протянул Дольке. Та внимательно посмотрела на куклу через прозрачное окошко и вдруг, не дотронувшись до нее и не сказав ни слова, развернулась и побежала прочь.

– Куда же ты? – растерянно крикнул он ей вслед.

– Внучка!

– Долорес, сейчас же вернись!

Но Долька больше не появилась.

– Вы извините, – сказала Нина Михайловна, забирая у него из рук коробку. – Я ей потом сама отдам. Уж такая она уродилась… Нелюдимая. Нам даже психоневролог в детской поликлинике сказал, что она будет или гениальной, или сумасшедшей…

– Ну мама, что ты такое говоришь! – возмутилась Лана. – И вообще, хватит о ней. Что мы все в прихожей стоим, пойдемте в комнату.

Первое время Малахов просто боялся девочки, поскольку абсолютно не умел общаться с ней. Его смущал недетский взгляд, замкнутость, неумение (или нежелание?) смеяться и абсолютно взрослая речь, где и лексика, и построение фраз были крайне нетипичны для шестилетнего человека. Впрочем, этот лед треснул уже очень скоро, после того как Лана, взяв на работе отгул, повела дочь записываться в школу.

– А почему так рано? – осторожно спросил Виталий утром. – Ведь ей только шесть, куда спешить? Она ведь не парень, в армию ей не идти… Может, отдашь на будущий год?

– Ну уж нет! – фыркнула его избранница. – Чтобы она еще целый год надоедала мне дома!

Поразмыслив, Малахов решил, что запись в школу – это праздник, и решил устроить сюрприз. Он освободился пораньше, купил торт, бутылку шампанского и побольше фруктов (Виталий уже знал, что Долька любит бананы) и поспешил в квартиру, которую уже потихоньку привыкал называть домом. Открыл дверь своим ключом и услышал шум в большой комнате, служившей одновременно столовой и гостиной. Нина Михайловна, прислонясь к стене, растерянно слушала дочь, взбешенная Лана ходила по комнате и громко что-то рассказывала. Долька, как зверек, забилась куда-то в угол.