Она рассказала ему все, что он хотел знать. Информация хлынула из нее, как вода из прорванной плотины.

– Благодарю вас, – сказал Клейст.

– А теперь убирайся отсюда, бош! – яростно выкрикнула проститутка. – Проваливай из моего дома, грязный наци!

Клейста нисколько не задела жалкая попытка проститутки восстановить утраченное достоинство. В конце концов, она же сказала ему все, что он хотел. Его тревожили вовсе не ее слова, нет, а уверенность в том, что она скажет сыну о визите офицера СД. Известие об этом событии могло дойти до англичанина раньше, чем его возьмут; в таком случае арест придется отложить на неопределенный срок.

Он наклонился к женщине и легонько погладил ее плечи, грудь.

– Не надо так говорить, – спокойно сказал он. – Мы не настолько плохи, как ты о нас думаешь.

От прикосновения женщина напряглась и отвернулась. Поэтому она не увидела, как блеснула струна «ми», которую Клейст молниеносным движением выхватил из кармана и накинул ей на шею как удавку. Почувствовав резкий нажим на горло, жертва попыталась закричать, но ей не удалось выдавить из себя ни звука. Запах наканифоленной струны Клейст чуял всего лишь несколько секунд, затем его перебила вонь опустошившегося кишечника. Иногда случалось и так, что его необычайно чувствительное обоняние оказывалось помехой. Когда женщина умерла, он снял с ее шеи струну, свернул и опустил в карман.

Затем, тщательно вымыв руки, чтобы удалить зловоние, он покинул квартиру проститутки.

Дело было, как сказал Коркоран, настолько срочным, что никак нельзя было терять время. Необходимо получить советскую визу. Это он мог сделать в Париже, в советском консульстве на бульваре Ланна. Немцы, оккупировавшие Париж, были теперь партнерами с русскими, так что Москва поддерживала с ними постоянную связь. И, что важнее, семейство Меткалфов все еще имело небольшой, но прочный бизнес с советским правительством. Поэтому к Меткалфу в Москве должны были отнестись как к Очень Важной Персоне. Ему предоставят визу без всяких проблем, в этом он был твердо уверен.

Но предварительно ему следовало связаться с Говардом, жившим в Нью-Йорке. Поскольку Говард руководил всей деловой активностью семьи, именно ему предстояло договариваться с советским правительством о приезде в Москву его младшего брата. Он имел общее представление о том, что Стивен теперь работает на правительство, выполняя какие-то секретные задания, но, по соображениям безопасности, это было все, о чем ему сообщили.

К тому времени, когда Меткалф выбрался из Пещеры, жизнь в баре почти совсем затихла. Там еще оставались несколько человек, успевших загнать себя выпивкой и таблетками в состояние тихого, тупого забвения. Лишь Паскаль, бармен, заметил, как Стивен поднялся. Он сидел, согнувшись над счетами, и, перебирая чеки, подводил итоги сегодняшней торговли. Услышав шаги Меткалфа, бармен вскинул голову, подмигнул и сделал быстрый жест: сложил указательный и средний пальцы и поднес их ко рту, будто курил. Меткалф кивнул в ответ. Паскаль не забыл о сигаретах, которые так желал получить, и безмолвно напомнил о них Меткалфу. Тот, не говоря ни слова, прошел через бар, потрепал бармена по руке и вышел на улицу.

Там он поглядел на часы – час с небольшим пополуночи.

В это время ночи улицы Парижа пустели. Меткалф изрядно устал и мог воспользоваться возможностью как следует выспаться, но встреча с Корки взбудоражила его, и в его кровь хлынула изрядная доза адреналина. Поэтому он, скорее всего, не заснет, независимо от того, насколько ему требуется отдых.

Конечно, время позднее, но разве слишком позднее? У него была одна знакомая женщина, вообще-то, один из самых важных его информаторов. Она была шифровальщицей… По натуре «сова», она любила засиживаться допоздна, невзирая даже на то, что была обязана появляться на рабочем месте в девять утра.

Она будет рада его визиту в любое время дня и ночи, разве она не повторяла эти слова несколько раз? Ну так вот, он ее навестит сейчас и проверит, насколько ее слова соответствуют действительности.

Флора Спинасс была вообще-то довольно простой женщиной, но притом дорогой женщиной. Сначала она держалась тихоней и недотрогой, но, когда ему удалось ее расшевелить, сделалась сначала игривой, а потом страстной. До того как немцы пять месяцев назад захватили Францию, она была шифровальщицей в Surete Nationale – управлении государственной безопасности. Когда нацистские войска еще только приближались к городу, гестапо захватило здание Сюрте на улице Соссэй, дом 11, сразу за углом от Елисейского дворца; теперь там разместилась штаб-квартира гестапо. Вычистив всех, кого сочли ненадежными, гестаповцы все же оставили на службе очень много французов, поскольку у них не хватало людей, свободно владевших французским языком. Большинство секретарей и делопроизводителей остались на своих местах. Француженки не любили своих новых начальников, но у тех, кто сохранил работу, хватало ума держать язык за зубами и крепко держаться за свои стулья.

Но все они имели свою личную жизнь, у всех за плечами оставались семьи, и у многих, как и у Флоры Спинасс, были свои собственные небольшие трагедии. Вторжение нацистов ускорило смерть ее горячо любимой бабушки. Штат Парижской больницы, где в то время лежала бабушка, поспешил покинуть Париж, а некоторых слишком тяжелых пациентов никак нельзя было перевозить. Им – среди них оказалась и обожаемая grandmиre Флоры – были сделаны инъекции, после которых они тихо скончались. Флора горевала молча, но гнев за то, что нацисты сделали с Парижем и, как следствие, с ее бабушкой, продолжал пылать в глубине ее души.

Стивену была хорошо известна вся подноготная Флоры – сеть Корки проделала всю подготовительную работу, сопоставив больничные записи со списками работников всех более или менее важных учреждений по всему Парижу еще до того, как он «случайно» познакомился с Флорой в парке Монсо. Она была польщена и взволнована вниманием красивого богатого аргентинца, и они на пару посмеивались над дурацкими немецкими табличками, которые вдруг усеяли весь парк: «Rasen Nicht Treten» – не мять траву. До прихода немцев кто угодно мог спокойно сидеть и закусывать в любом месте парка Монсо. Но теперь? Это было настолько… по-немецки!

Нацисты установили комендантский час с полуночи, и потому все, у кого в голове имелась хотя бы унция мозгов, сидели сейчас дома или, по крайней мере, где-нибудь в помещении, а не шлялись по улицам. Нарушение комендантского часа могло означать ночь, проведенную в тюрьме. А иногда нарушителей комендантского часа отводили в немецкие казармы, где они всю ночь начищали солдатские башмаки или чистили картошку на военных кухнях.

До дома Флоры на улице Боэти было далеко. Он оставил свою старую, но мощную «Испано-Сюизу» около свое – го дома на улице Риволи. И поступил совершенно правильно: если бы он поехал на прием в автомобиле, ему все равно пришлось бы бросить его на проспекте Фоша. Он услышал хриплый грохот автомобиля. Приближался черный «Ситроен»; это наверняка ехали гестаповцы. Но оккупанты были слишком чем-то заняты, чтобы останавливаться из-за одинокого пешехода, которому полагалось сидеть дома, а не шляться по улицам.