В другой раз Иван Борисович согласился дать интервью одной солидной газете. Встретились в кофейне. Девушка-журналист выложила на стол диктофон, включила запись и вдобавок вооружилась блокнотом и ручкой.

– Почему вы, учёный, преподаватель, человек, казалось бы, далёкий от политики, решили принимать активное участие в протестном движении?

– Вы правы, это необычно и неожиданно даже для меня самого. Умберто Эко говорил, что интеллектуал должен быть как обезьяна на дереве: наблюдать политические и социальные конфликты, комментировать, анализировать, но оставаться независимым и беспристрастным. В нормальной ситуации это правильно. В нормальной ситуации, когда есть политическая жизнь, открытая дискуссия и столкновение мнений, позиций, платформ. Но бывает время, когда ты точно должен определиться, с кем ты, на чьей стороне. Если борьба идёт между правдой и ложью, то ты не можешь принять что-то третье, ничего третьего не дано: если ты не сражаешься за правду, значит, ты поддерживаешь ложь. Наши так называемые интеллектуалы всеми силами пытаются показать, что они «над схваткой»; на самом же деле они просто трусы, соглашатели, коллаборационисты. Нельзя быть «над схваткой», когда никакой схватки и нет, а есть избиение младенцев. Никакой политической жизни у нас на самом деле нет. Все сидят на деревьях, а под деревьями – никого. Настало время, когда обезьяна должна спуститься с дерева, чтобы не потерять свой шанс стать человеком.

– Протестное движение разнородно: в нём и левые, и правые, и демократы, и националисты. Не боитесь ли вы, что движение расколется изнутри?

– Да, мы очень разные. И глупо думать, что мы когда-нибудь будем приведены к общему знаменателю. Анархисты никогда не договорятся со сторонниками монархии, а либералы не выработают единую платформу с коммунистами. Но этого и не нужно. В обществе должны быть разные взгляды, а между защитниками различных платформ может и должна быть дискуссия. Это и есть нормальная политическая жизнь. Мы вместе выступаем за саму возможность политической жизни, за свободное пространство политической борьбы. А власть должна формироваться как некоторое равновесие, баланс, гармонизация различных, порой противоположных интересов и идей.

– Вы думаете, что такое реально возможно?

– Почему нет? На выборах в Государственную Думу избиратель ясно выразил свою волю. Российский народ хотел, чтобы в парламенте были представлены несколько партий, и партиям левой направленности отдал предпочтение. Но партия власти прибегла к чудовищным махинациям, чтобы сохранить абсолютное большинство мест в Думе за собой. Это было совершенно не обязательно, можно было работать и действующему правительству с оппозицией в парламенте, весьма мирной и законопослушной оппозицией. Но они плюнули нам в лицо. И получили в качестве ответной реакции восстание сознательной части граждан; протест ширится и растёт. Всё ещё только начинается!

Девушка отключила диктофон.

– Всё ещё только начинается! Хорошее название для материала. Если позволите.

– Да, пожалуйста.

– Спасибо. И ещё… я слушала ваше выступление на митинге. Вы очень хорошо сказали, ну, про сперматозоиды.

– Спасибо вам. Похоже, я использовал слишком смелый образ. Неудачно. И не к месту.

– Что вы! Очень к месту и очень удачно. И вы сами, мне кажется, очень перспективный… как политический деятель. И вообще как мужчина, вы привлекательны, правда.

– Извините, я на минутку.

Ауслендер ушёл в туалет. Он волновался. А что, подумал Иван Борисович, почему бы не предложить девушке продолжить вечер в пабе, неофициально, так сказать. Ведь я ей нравлюсь. Это видно! Так почему бы и нет? Конечно, Виктория… но ведь я ничего такого. Просто посидеть, поговорить. Это не преступление!

Иван Борисович сходил по-малому, приблизился к раковине и стал тщательно мыть руки. Поднял голову и в зеркале увидел себя. Ему сразу стало стыдно.

Он вышел из туалета, вернулся к столику, положил деньги за два кофе, попрощался с молоденькой журналисткой и, подхватив портфель, поспешно удалился.

Сон III

Fob Александрия

В детстве бывают такие сны, в которые можно вернуться. Тебя будят на самом интересном месте, но ты не хочешь просыпаться, ты снова закрываешь глаза и оказываешься в прерванном сне. Этот сон повторяется много ночей подряд, потом словно бы забывается, но вот, через год или два, снится снова. И когда он перестаёт тебе сниться, полностью, окончательно исчезает из ночной кинопрограммы, только ветер ума треплет на пыльных улицах памяти обрывки афиши, – тогда ты понимаешь, что детство закончилось и ты повзрослел навсегда.

Маленькому Ванечке Ауслендеру снился город. Это был город у моря: Ванечка во сне не всегда видел море, часто он шёл по улице от набережной, море шумело у него за спиной, набегали волны и плескались о камни, но он знал: есть море, и оно бирюзового цвета. А город был светлый, солнечный. В городе рядами стояли многоэтажные дома, одинаково нежные, цвета топлёных сливок. Улицы были прямыми и чистыми. Дома были высокими, но проспекты были достаточно широки, и стоило чуть приподнять голову, как глаза заливало яркое синее небо, небо со всех сторон, и солнце светило, лилось, пело, звучало непостижимым оркестром, исполняющим симфонию лета. И были, кажется, пальмы и фикусы, и мороженое на каждом углу, и белые смешные автомобили, а люди смуглые и улыбались. Иногда же не было совсем никого, и Ванечка шёл по пустому городу, но было совсем не страшно, а так, словно все просто дремлют за стеклом витрин и зеленью палисадников, потому что сиеста. А Ванечка шёл, и у него было дело: где-то невдалеке ждала Ванечку черноволосая девочка, тонкая, с большими ресницами, немного похожая лицом на овцу, но при этом безумно красивая.

Ванечка видел город во сне сто раз, и сто раз шёл по его улицам на свидание с девочкой-овцой. Но ни разу так её и не встретил. И всё же это был самый приятный сон. И самые счастливые минуты его жизни: когда он, маленький мальчик, Ванечка Ауслендер, спал и видел сон про солнечный город на берегу бирюзового моря; город, где его ждала самая тихая и светлая радость, самая чистая и ясная любовь, самая красивая девочка на свете – девочка, похожая лицом на овцу.

Повзрослев, Ауслендер не сразу забыл город из детского сна. Про себя он называл его «город солнца». И безотчётно искал аналогий в земных городах, тех, что под ярким солнцем, на юге, и стоящих у береговой линии. Ещё ребёнком он побывал в Сочи. Но Сочи был слишком уютным, милым, он выглядел как кафешантан и звучал как шансон, а не как симфония. В Новороссийске дома были выше, но скрипели портовые краны. И небо было не небо, а какая-то мазня неумелого рисовальщика: тут белого, тут серого, тут синего ляпнул, а ещё жёлтого и красного; но всё вместе совсем не красиво. И так далее, чем далее – тем далее от образа.

Девушки, похожей на овцу, Иван и в жизни не нашёл, не встретил. Виктория была похожа скорее на белочку. Ауслендер любил свою жену. А детские сны – детские сны постепенно стирались в памяти.