— Прекратите это безобразие! — отчаянно выкрикнула Хинако.

Внезапно шаги стихли. Хинако еще какое-то время постояла на веранде, вслушиваясь в ночную тишину. Ни звука. И все же она готова была поклясться, что и сейчас в саду кто-то был. Она явственно чувствовала, как в эту самую минуту этот кто-то затаив дыхание смотрит на нее из темноты.

Саёри?

От этой внезапной мысли по телу Хинако пробежала дрожь. Она рывком захлопнула стеклянную дверь и, метнувшись в кухню, залпом выпила еще стакан воды. Наполненный водой желудок недовольно урчал, во всем теле чувствовалась отвратительная тяжесть. Нет, так ей точно не уснуть.

На кухонной полке тускло поблескивал телефонный аппарат. Сейчас этот массивный черный ящик со старомодным дисковым набором показался ей самой надежной вещью на земле. Хинако торопливо сняла трубку и стала набирать знакомые цифры. Интересно, сколько тысяч раз за последние пять лет ей приходилось звонить по этому номеру?

— Алло, — раздался в трубке сонный голос Тору.

— Это я, — прошептала Хинако и замолчала, не зная, что сказать дальше.

В голосе Тору послышались недоуменные нотки:

— Хинако? Что с тобой? Ты знаешь, который сейчас час?

— Просто захотелось услышать твой голос.

«Неправда, Тору. Я звоню совсем не за этим. Мне страшно. Я не могу уснуть. Меня напугали непонятные звуки. Мне просто захотелось прижаться к твоему плечу, вот и все». Но этого ему точно не стоило говорить.

— В полтретьего ночи?! Мне снился замечательный сон. Ты не пыталась хоть изредка думать о других?! — возмущалась трубка голосом Тору. Хинако почувствовала неимоверную усталость. — Не ты ли совсем недавно говорила, что тебе нужно побыть одной? Не прошло и трех дней — на тебе! Звонишь посреди ночи, чтобы услышать мой голос! Так к чему был весь этот блеф?!

О нет, она не блефовала, когда говорила, что ей нужно побыть одной. Это был жест отчаяния. «Посмотри же на меня наконец другими глазами!» — вот что ей хотелось крикнуть ему в лицо. Им обоим нужно хорошо подумать.

Ей хотелось исчезнуть с орбиты Тору, чтобы стать ему необходимой. Может быть, в глубине души она надеялась, что он бросится вдогонку. В конце концов, ей просто хотелось пошлых слов из дешевой мелодрамы. Что-то вроде «Ты очень нужна мне!». Как просто. Слишком просто. Она и подумать не могла, что нуждается в такой малости. А ведь она прекрасно отдавала себе отчет в том, что требовать этого от Тору — напрасная трата времени.

Хинако уже раскаивалась, что позвонила ему.

— Прости меня, — тихо проговорила она.

— Где ты сейчас?

Неуютная люминесцентная лампа освещала старенькую кухоньку. Вокруг лампы вился мотылек.

— В Коти. Деревня называется Якумура.

— В Коти… — Тору запнулся. — И что же ты там забыла, в этом своем Коти? Что с работой? Что с нашим заказом? Он готов? Когда ты собираешься назад?

Хинако сообщила, что с работой все в полном порядке, когда вернется — не знает, попрощалась и, не дожидаясь ответа, положила трубку.

Нет! Ничего никогда не изменится… Ее пронзило острое чувство тоски.

Уж лучше трястись от страха, ожидая нашествия мертвецов. Хинако горько усмехнулась.

Девушка вернулась в спальню и нырнула под одеяло. Ее больше не страшила темнота. В сонном сознании Хинако ворочались невеселые мысли.

В темной глубине сада пробежал ветерок.

Среди деревьев блестело море, вдали темнели обрывистые скалы мыса Мурото. Почти на ощупь мужчина продирался сквозь лесные заросли, раздвигая густую траву посохом и зорко глядя под ноги. Он и его товарищи долгие годы пользуются этой тропой, почти незаметной в густой чаще. Нет, он не собьется с пути. За эти годы он так часто проходил здесь, что, кажется, выучил наизусть каждый камень.

Интересно, сколько раз шел он этой дорогой? Да нет, теперь уж и не сосчитать. Вот только самый первый четко отпечатался в памяти. Ему тогда было двадцать два, и он нехотя шагал вслед за отцом. Ах, как не хотелось отправляться в путь, оставлять дома молодую жену. В тот год они с отцом в первый и последний раз вместе обошли Сикоку.

Сызмальства он знал, что в храме, в таинственной глубине грота, время от времени собирается все взрослое мужское население деревни. После такого собрания один из мужчин неизменно отправлялся в путь. Когда он возвращался, мужчины снова встречались в гроте, и вскоре уходил уже другой сосед.

Раз в несколько лет приходил черед его отца. Мать со вздохом доставала из плетеной корзины белое одеяние, и отец, тщательно вымывшись, осторожно облачался в него. В такие моменты выражение его лица наводило на мальчика трепетный ужас, а в самом процессе перевоплощения было нечто завораживающее. Добродушие простого крестьянского лица внезапно уступало место безмятежному спокойствию буддийского монаха. Казалось, облаченный в белое одеяние мужчина не имеет ничего общего с привычным и родным отцом. Новоявленный незнакомец покидал их дом, а мальчик еще долго не мог надивиться, глядя вслед удаляющейся белой фигуре.

Через пару недель на пороге появлялся изможденный отец, с впалыми обветренными щеками и удивительным светом в глубине усталых глаз.

Сколько он себя помнил, все мужчины их крохотной деревушки поочередно исчезали в неизвестном направлении, а через некоторое время возвращались, еле держась на ногах от усталости. «Мой опять на службе», — горестно вздыхали деревенские женщины под сочувственными взглядами соседок.

Подлинный смысл «службы» открылся ему лишь в ночь накануне свадьбы, когда отец торжественно ввел его в сельский храм.

Обычно пустующий грот в тот вечер был полон народу.

Силуэты мужчин, сидевших плотным кольцом, дрожали в пламени свечей, странно напоминая неприкаянных духов. Кольцо расступилось, и он занял уготованное ему место. Старейшина стал нараспев рассказывать о том, что отныне и его ожидает почетная «служба», поведал о ее истории и законах. Слова плавным потоком лились из уст старейшины, и поток этот иссяк лишь глубокой ночью.

То, что говорил старейшина, казалось настолько невероятным, что в ту ночь он так и не взял в толк, стоит ли до конца верить его словам. Единственное, что он понял наверняка, — «служить» ему теперь придется, пока не женится его собственный сын. Таков закон.

Только Бог не послал ему сына. Сердце в который раз пронзила тупая боль. От «службы» его избавит только смерть. Народу в деревне остается все меньше, нести «службу» почти некому. Промежутки между походами становятся все короче.

А что, если смерть настигнет его далеко в горах, как того парня, что ушел перед ним и не вернулся…

Мужчина отодвинул посохом преградивший дорогу побег плюща. Совсем рядом с пронзительным писком вспорхнула невидимая летучая мышь.