Он подождал некоторое время, чтобы дать возможность руководителям отделов вернуться в свои кабинеты, и, позвонив Хилари Робартс, попросил ее зайти.

Обычно он, стараясь выдерживать бесстрастно-официальный тон, просто просил ее задержаться после совещания. Но сегодня разговор предстоял сугубо личный, и в последние недели он всячески старался сократить то время, что — как могло быть известно всем на станции — они проводили наедине. Ему вовсе не хотелось этого разговора. То, что он собирался ей сказать, наверняка покажется ей просто критикой в ее адрес, а он по опыту знал, что очень немногие женщины способны спокойно выслушать такое. Он думал: «Да, она была моей любовницей. Я был влюблен в нее — настолько влюблен, насколько я вообще способен любить. А если это не было любовью — какой бы смысл ни вкладывать в это понятие, — меня, во всяком случае, влекло к ней. Что же, легче ей будет от этого или тяжелее выслушать то, что я должен ей сказать?»

Он говорил себе, что все мужчины — трусы, когда дело доходит до выяснения отношений с женщиной. Что самое первое чувство — чувство подчиненности, когда плод покидает материнское чрево, — порождается чисто физической зависимостью от женщины и укоренено так глубоко, что окончательно избавиться от него просто невозможно. Он вовсе не более труслив, чем другие представители его пола. Как это заявила та женщина в магазине в Лидсетте? «Джордж на что угодно пойдет, только бы я не устроила ему сцену». А что же еще ему, бедняге, остается? Женщины — эти пахнущие теплым запахом материнского лона существа, с полной молока грудью и коробочками талька в ласковых руках — в первые четыре недели его жизни уже успели позаботиться об этом.

Мэар поднялся на ноги, когда она вошла, и стоял, пока она не уселась в кресло напротив. Потом выдвинул правый ящик, извлек оттуда копию бюллетеня НПА и протянул ей через стол.

— Вы это видели? Это последний бюллетень Нийла Паско.

— «Народ против атома», — ответила она. — Это Паско и еще несколько десятков плохо информированных неврастеников. Разумеется, я видела это. Мой адрес — у него в списке лиц и учреждений, которым рассылается бюллетень. Он очень старается, чтобы я аккуратно его получала.

Она мельком взглянула на листки и толчком отправила их обратно по гладкой поверхности стола. Алекс взял бюллетень и вслух прочел:

— «Многие из наших читателей уже, наверное, знают, что мисс Хилари Робартс, исполняющая обязанности главного администратора Ларксокенской АЭС, возбудила против меня дело о клевете, которая якобы содержится в материале, опубликованном в майском номере нашего бюллетеня. Само собой разумеется, что я буду защищать наше дело, насколько хватит сил, и, поскольку денег на адвоката у меня нет, буду выступать в роли защитника сам. Все это просто еще один пример того, какую угрозу представляет для свободы информации и для свободы слова ядерное лобби страны. Очевидно, отныне судебное преследование угрожает нам даже за самую легкую критику. Но нет худа без добра. Иск Хилари Робартс свидетельствует о том, что мы, простые люди графства Норфолк, услышаны. Разве они обратили бы свое внимание на какой-то там мелкий бюллетень, если бы не испугались? И дело о клевете, если процесс состоится, даст нам возможность заявить о себе на всю страну, если только мы сумеем повести его как надо. Мы оказались сильнее, чем надеялись. А пока я привожу ниже даты проводимых на Ларксокенской АЭС Дней открытых дверей, чтобы на них могло присутствовать как можно больше наших сторонников и мы могли снова заявить о целях движения НПА в тот отрезок времени, что выделяется специально для вопросов. Обычно это бывает перед экскурсией по станции».

Хилари сказала:

— Я же говорила: я видела этот текст. Не знаю, зачем понадобилось тратить время на чтение его вслух. Он явно стремится ухудшить свое положение. Если бы у него была хоть толика здравого смысла, он нанял бы адвоката и держал язык за зубами.

— У него нет денег на адвоката. И он не сможет уплатить штраф. — Алекс помолчал. Потом спокойно добавил: — В интересах станции, мне кажется, вам следует бросить эту затею.

— Это приказ?

— У меня нет права принуждать вас, и вы это прекрасно знаете. Я могу лишь просить. Вы ничего из него не выжмете: у него практически нет ни гроша за душой. Да и не стоит он таких хлопот.

— А с моей точки зрения — стоит. То, что он называет самой легкой критикой — серьезнейшая клевета, к тому же весьма широко им распространенная. Он не сможет защититься. Помните, что там было написано?

«Женщина, чья реакция на катастрофу в Чернобыле выразилась в заявлении, что там погиб всего 31 человек; женщина, которая способна отмахнуться, как от чего-то незначительного, от одной из величайших ядерных катастроф, когда-либо имевших место на нашей планете, в результате чего тысячи людей оказались в больницах, а сотни тысяч других подверглись радиоактивному облучению; катастрофы, сделавшей непригодными для жизни огромные территории и поставившей под угрозу раковых заболеваний более пятидесяти тысяч человек ежегодно в течение последующих пятидесяти лет, не может и не должна пользоваться доверием, не может и не должна работать на атомной электростанции. До тех пор, пока она остается там, какую бы должность она ни занимала, мы не можем быть убеждены, что безопасность является проблемой, которой на Ларксокенской АЭС придают серьезное значение».

Это совершенно явное обвинение в профессиональной некомпетентности. Если ему спустить это с рук, мы от него никогда не отделаемся.

— А я и не догадывался, что в наши обязанности входит отделываться от неудобных нам критиков. И какой же метод, по-вашему, следует нам использовать? — Мэар остановился, расслышав в собственном голосе первые визгливые нотки напыщенного сарказма, который — он знал — порой овладевал им, порождая у него отвращение к самому себе. Потом продолжал: — Он свободный гражданин и имеет право жить, где ему угодно. Он имеет право на собственные взгляды. Хилари, он — противник, не заслуживающий внимания. Но появись он в суде, он сможет во всеуслышание заявить о деле своей жизни, что вовсе не принесет пользы нашему делу. Мы же стараемся привлечь на свою сторону, а не обозлить здешних жителей. Нужно отозвать иск, пока они не создали фонд, чтобы уплатить адвокату Нийла Паско. Честное слово, хватит на Ларксокенском мысу мучеников: одна уже была, и этого вполне достаточно.

Пока он говорил, она, поднявшись с кресла, шагала взад и вперед по просторному кабинету. Потом остановилась и резко повернулась к Алексу:

— В этом-то и вся загвоздка, не правда ли? Речь идет о репутации станции, о твоей репутации. А что с моей репутацией? Если я отзову иск, это будет явным признанием того, что он прав и я не гожусь для работы на АЭС.

— То, что он написал, нисколько не повредило твоей репутации в глазах тех, с кем нам следует считаться. А судебный процесс нисколько делу не поможет. Не очень-то умно будет, если мы позволим своей уязвленной гордости влиять на наши планы, а уж тем более срывать их. Да и какое значение имеют наши чувства?