не нравилось, что здесь нет берёз. И он посадил одну берёзу перед нашим домом, и она выросла.

— А где сейчас твой отец?

— На фронте.

Тропинка становилась всё круче и у́же. Она вилась по крутому склону — правым плечом они всё время задевали за камни, слева была почти отвесная пропасть. Чтобы не оступиться, Макар Макарыч старался ставить ноги на те самые места, где ступала Катя. Иногда звёзды вверху внезапно исчезали, заслонённые незримыми скалами, нависшими над их головами. По тропинке этой, видимо, давно никто не ходил — во многих местах она почти совсем заросла кустами ежевики; длинные гибкие и колючие прутья лезли им в лица, их приходилось раздвигать руками.

Сначала Катя рассказывала главным образом о своём доме. Но чем выше они поднимались, тем чаще вспоминала она о пещере.

— Я открыла её очень давно, когда мне было восемь лет, — рассказывала она Макару Макарычу. — Сначала я играла в хозяйство. В одном углу у меня была кухня, в другом — столовая. Я готовила моим куклам и кормила их. У меня там были вырезанные из газеты скатерти с фестончиками, и салфетки, и веник, и ведро — всё, как у моей мамы. Но потом эта игра мне надоела. Оттуда было видно море и проходившие мимо корабли, и я стала следить за кораблями. А потом превратила свою пещеру в крейсер…

Она торопилась, ей не терпелось войти в пещеру как можно скорее. Там, в пещере, такой знакомой, встретит их капитан-лейтенант, которого она никогда не видала… Ей хотелось представить себе капитан-лейтенанта.

— Какой он? Высокий? — спросила она Макара Макарыча.

— Высокий.

— Очень?

— Нет, не очень, — сказал Макар Макарыч.

— А он любит Маню?

— Ну, ясно. У него жена умерла, и Маня осталась за хозяйку. Только и семьи у него — Маня да мы.

— Вы? Кто — вы?

— Катерники.

Беспорядочная пальба немецких береговых батарей по катеру давно уже умолкла. Опять наступила тишина, и в этой тишине стал слышен слабый гул. Это, безусловно, тоже был гул пальбы, но очень отдалённой.

Макар Макарыч несколько раз останавливался и прислушивался.

— Слышишь? — спросил он.

— Это там, у нас за городом, — сказала Катя.

К постоянному ворчанию фронта она так привыкла, что перестала замечать его.

— Нет, не за городом, — сказал Макар Макарыч, подумав. — Тут пальба за городом не слышна. Это здесь, за горами.

И, помолчав, прибавил:

— Всё-таки странно… Здесь, за горами, как будто ничего не должно быть.

Но до пещеры было уже совсем недалеко. Катя его торопила, он сам торопился, и у него не было времени об этом раздумывать.

Перед входом в пещеру оказалась довольно большая ровная площадка, висевшая над пропастью. Это был скалистый уступ на склоне горы, благодаря которому огонь, горевший в пещере и хорошо видный далеко в море, не был виден внизу, на побережье. Вход в пещеру был узок и невысок, но Макар Макарыч, взойдя на площадку, сразу заметил его, потому что оттуда струился красноватый свет. Катя шла впереди и направилась прямо к свету. Макар Макарыч не хотел, чтобы она вошла в пещеру первая, и очень заторопился. И вышло так, что они одновременно вбежали в пещеру.

В пещере у самого входа наткнулись они на кучу тлеющих углей. Недавно здесь пылал большой костер, но он успел догореть, и даже угли по краям уже темнели.

Пещера оказалась настолько просторной, что красный свет остывающих углей не мог озарить её всю. Макар Макарыч видел только низкий каменный свод над самым костром и две ближайшие стены. Далеко ли тянется пещера и что делается там, в тёмном её конце, он не знал. Да он, признаться, и не задумывался над этим, его поразило другое: в пещере возле потухающего костра не было капитан-лейтенанта.

Вода не успела остыть

В пещере не было капитан-лейтенанта, и Макар Макарыч растерялся. Направляясь сюда, он так верил, что найдёт здесь своего командира, так ясно представлял свою встречу с ним, что теперь, когда пещера оказалась пуста, он испытал такую боль, словно потерял его вновь. Ничто больше его здесь не занимало. Он присел перед костром на корточки, протянул над углями свои большие руки, похожие на клешни, и опустил голову.

Катя была потрясена ещё больше. Она-то уж совсем не сомневалась, что Манин папа должен быть здесь, и, не видя его, не верила своим глазам. Не могла же она поверить, что всё совершённое ею за эту ночь: и разгадка таинственных слов раненого матроса, и бегство на Песчаную Косу, и белый ялик, и стремительное плавание на катере, и блуждание в темноте по захваченному немцами берегу — всё зря, всё ошибка.

— Нет, Макар Макарыч, он сейчас сюда придёт, он только на минуточку вышел…

Она боялась лишь одного — как бы Макар Макарыч не увёл её отсюда сразу. Ведь это её пещера, которую она так долго не видела. Вон на стене до сих пор висит её морская карта — вырванная из школьного атласа карта Тихого океана. Кате она всегда нравилась, потому что на ней так много голубого и так мало зелёного — только вода, почти никакой суши.

Она вся исчерчена карандашом от острова к острову — это следы Катиных морских путешествий на крейсере «Победитель»… А что это валяется там, под стеной? Это её тряпичные куклы — матрос и негр. Какая жалость, они совсем развалились, их узнать нельзя! Тряпки сгнили, вылиняли; вата, которой были набиты их животы, вылезла наружу…

— Глядите, Макар Макарыч, котелок!

Котелок с выгнутым боком, полный воды, стоял у стены. Макар Макарыч поднялся, подошёл к котелку и нагнулся над ним.

— Это котелок Володи Казаченко, — сказал он уверенно. — У нас на катере один только Казаченко всюду таскал с собой котелок.

— И вода совсем горячая, — сказала Катя, сунув в воду палец. — Манин папа только что грел себе воду. Я говорила вам, что он где-то здесь, недалеко! Он сейчас придёт… Глядите, вот его фуражка!

Действительно, на земле лежала офицерская флотская фуражка, поблёскивая золотой эмблемой с маленьким якорьком посередине. Макар Макарыч поднял её, и лицо его засветилось от радости.

Он поднёс фуражку к костру, чтобы лучше её рассмотреть. Он любовно и внимательно вертел её в руках. Но вдруг побледнел и отшатнулся от костра.

— Что с вами, Макар Макарыч?

— Он больше сюда не вернётся… — сказал Макар Макарыч. — Видишь эту дырочку сбоку? Это след от пули. Видишь эти бурые пятна внутри? Это его кровь. Его убили перед самым нашим