от встречи с мистером Лессингемом были еще свежи, я видел его совсем недавно. Должен признать, что, по моим ощущениям, в крайне нелицеприятных словах моего собеседника в адрес этого государственного мужа была некоторая доля правды. Мое собственное представление о Лессингеме как примере честного политика с чувством собственного достоинства несколько пошатнулось.

Как обычно, человек в кровати, казалось, без малейшего усилия понял, о чем я думаю.

– Ну да, это в самом деле так – вы с ним одна компания. Великий Пол Лессингем такой же отъявленный жулик, как и вы. Впрочем, в этом смысле он гораздо более велик, чем вы, – потому что он, по крайней мере, намного вас храбрее.

Я помимо моей воли двинулся к кровати и протянул моему мучителю пачку писем, которую вынул из выдвижного ящика бюро. Почувствовав, что я делаю это с неохотой и что мне неприятно находиться в непосредственной близости от него, хозяин решил надо мной поиздеваться. Не обращая внимания на мою вытянутую в его сторону руку, он уставился мне прямо в лицо.

– Что-то не так? Вы неважно себя чувствуете? Разве вам неприятно стоять рядом со мной? Вы, с вашим белым цветом кожи – разве вы не взяли бы меня в жены, будь я женщиной?

В интонации, с которой были сказаны эти слова, было что-то настолько женское, что я снова подумал, что мог ошибиться, когда определял пол существа, которое подчинило меня себе. Дорого бы я дал, чтобы изо всех сил ударить его по лицу – или, еще лучше, схватить за шею, вышвырнуть в окно и вывалять в грязи.

Наконец мой мучитель соизволил заметить, что я пытаюсь вручить ему письма.

– Ах да! Вот, значит, что вы украли! Именно это вы вытащили из ящика бюро, который был заперт, и применили при этом воровские навыки. Дайте это сюда сейчас же, вор!

Он резким движением выхватил у меня письма, при этом поцарапав мне тыльную сторону кисти, словно на пальцах у него были когти. Повертев пачку в руках, он внимательно рассмотрел ее. Я же испытал странное облегчение от того, что он наконец отвел взгляд от моего лица.

– Вы держали это во внутреннем ящике своего бюро, Пол Лессингем, в надежде, что там этого никто не увидит, не так ли? Вы прятали это так, как другие прячут сокровища. Должно быть, здесь есть что-то такое, что следует прочитать и узнать – да, именно так! Конечно, раз вы так тщательно скрывали эти письма, держа их под замком.

Как я уже упоминал, пачка писем была стянута розовой лентой – и именно на это человек на кровати решил обратить особое внимание.

– Какой красивой ленточкой обвязаны письма – и как аккуратно! Конечно же, такой узелок могла завязать только женская рука. Вряд ли кому-то может прийти в голову, что у вас такие ловкие пальцы, верно, Пол Лессингем? Так-так! Я вижу здесь надпись! Ну-ка, ну-ка, что это? Давайте-ка посмотрим! «Письма, написанные рукой моей дорогой и любимой Марджори Линдон».

Когда человек в кровати прочитал надпись на обернутом вокруг писем листке бумаги, который играл роль обложки, лицо его исказилось. Никогда раньше и ни у кого мне не доводилось видеть такой злобной гримасы. Я даже предположить не мог, что ярость и ненависть могут овладеть человеком до такой степени. Нижняя челюсть моего мучителя отвисла так, что стали отчетливо видны желтые клыки. Он так надолго задержал дыхание, что мне показалось, будто он вот-вот забьется в припадке или просто потеряет сознание. Вены на его лице так вздулись, что на них страшно было смотреть. Не могу сказать, сколько времени он молчал, словно потеряв дар речи. Наконец он снова задышал. При этом он хрипел и жадно хватал воздух широко открытым ртом, одновременно изрыгая придушенным голосом, похожим на змеиное шипение, полные злобы слова:

– Письма его дорогой и любимой! Дорогой и любимой! Его! Пола Лессингема! Вот как! Я так и предполагал… так и знал… Марджори Линдон! Милая Марджори! Его дорогая и любимая! Дорогая и любимая Пола Лессингема! С ее лилейным личиком и прекрасными волосами! Что же дорогая и любимая Пола Лессингема нашла в нем, чтобы писать ему? Чем он покорил ее сердце?

Сев в кровати, хозяин дома разорвал стягивающую пачку ленту. Здесь было восемь или девять писем – как короткие записки, так и длинные послания. Но человек на кровати с одинаково жадным вниманием пожирал глазами их все, перечитывая снова и снова – так что стало казаться, что он никогда не покончит с этим занятием. Письма были написаны на плотной белой бумаге необычного оттенка, с необрезанными краями. На каждой странице была оттиснута золотистая печать с какой-то эмблемой или гербом, а также адресом. При этом все листы были одинаковой формы и размера. Помнится, я тогда подумал, что, если мне еще когда-нибудь попадутся на глаза такие листы писчей бумаги, я наверняка их узнаю. Почерк, как и бумага, тоже был не совсем обычным – четкий, разборчивый, он, по-видимому, принадлежал решительному человеку, который к тому же предпочитал пользоваться ручкой с пером рондо.

Погруженный в чтение, хозяин дома то и дело издавал разнообразные звуки – чаще всего они были похожи на повизгивание и рычание разъяренного дикого животного. Когда он закончил, его переполняла злоба.

– Вот как! Вот, значит, чем покорил сердце своей дорогой и любимой Пол Лессингем настолько, что она решилась ему писать! Ему, Полу Лессингему!

Невозможно ни словами, ни на письме передать, с какой ненавистью произносил это имя хозяин дома. Он казался просто одержимым.

– Все, хватит! Это предел! Ему конец! Он пройдет все мучения ада, а то, что от него после этого останется, будет брошено гнить на берегу какого-нибудь вонючего ручья под лучами кровожадного палящего солнца. А она, его дорогая, любимая Марджори Линдон, как и он, горько пожалеет о том, что родилась на свет, и демоны мира теней насладятся зрелищем ее страданий! Да, так будет! Так будет! Это говорю я – я, не кто-нибудь!

В своем граничащем с безумием приступе ярости хозяин дома, похоже, забыл о моем присутствии. Но потом, обведя взглядом комнату, он увидел меня и вспомнил, что находится не один. Это дало ему возможность обратить свой гнев на некий реальный, находящийся рядом с ним объект.

– А вы, вор, – вы еще живы! Да как вы смеете насмехаться над одним из детей богов!

Он с визгом прыгнул на меня прямо с кровати, схватил меня за горло своими жуткими руками и повалил на спину. Я почувствовал на своем лице его смрадное дыхание, и тут милостивый Бог послал мне забвение – я потерял сознание.

Книга вторая. Человек, на которого открыта охота. История, рассказанная Сиднеем Атертоном, эсквайром

Глава 10. Отверженный

Я сделал это после нашего второго вальса. Все произошло в том самом укромном уголке – а именно в тени пальмы, стоящей в холле. Я уже собирался уйти, но тут она остановила меня, прикоснувшись веером к моему рукаву, и удивленно заглянула мне прямо в глаза.

– Пожалуйста, остановитесь.

Но я не намерен был повиноваться. Мимо прошли Клифф Чаллонер и Герти Кейзел. Мне показалось, что Клифф на ходу кивнул мне. Я, впрочем, не обратил на это никакого внимания. Мною обуревало желание броситься куда глаза глядят – и я был намерен последовать этому порыву. Ни один мужчина не может заранее сказать, как сложится решающий разговор с девушкой, которую он хочет взять в жены, пока этот разговор не завяжет. Кажется, я читал ей отрывки из стихов поэтов эпохи Реставрации. Похоже, ее это удивило – раньше она не замечала у меня любви к поэзии. В итоге она перебила меня и попросила прервать мой литературный экскурс.

– Мистер Атертон, мне очень жаль.

И тут я вспылил.

– Жаль? О чем вы сожалеете? О том, что я вас люблю? Но почему? Почему вы сожалеете о том, что стали для какого-то мужчины смыслом жизни – пусть даже для меня? Разве такое чувство – это не великая ценность? Разве оно не заслуживает уважения и восхищения? Неужели