Он тихо снял с ее головы венок, Наощупь отыскал шпильки, удерживавшие ее тяжелые шелковистые косы, и волосы Адель упали ей на грудь. Эдуард теперь понял, наконец, откуда был этот нежный-нежный и едва различимый аромат роз - он шел от ее кудрей.

- Я хочу поцеловать вас, Адель, - произнес он, легко лаская ее волосы.

- Вам не нужно об этом спрашивать, - прошептала она. - Я и сама хочу этого, только…

- Только что?

- Только, мне кажется, я не умею.

- Целоваться?

- Да.

- Странно, - сказал он с иронией, - я этого в прошлый раз не заметил.

Его ладонь скользнула вдоль ее щеки, мягко обхватила шею, и он привлек ее к себе ближе:

- Этому не трудно научиться, ангел мой.

Он видел полуоткрытые губы, ожидающие поцелуя, и припал к ним - сначала коротко, легко, мимолетно, потом, на миг остановившись и сильнее сжав Адель в объятиях, поцеловал снова. Их губы сошлись изгиб в изгиб; девушка не сразу ответила ему, поначалу он чувствовал лишь как дрожат ее губы и мягко открываются ему навстречу - все больше и больше, и, наконец, он ворвался языком внутрь, преодолев влажный забор барьер зубов. Дыхание у обоих прервалось. Адель казалось, будто тело ее плавится. Он ласкал языком ее губы, десна, ее язык - умело, нежно, настойчиво, и она вдруг почувствовала, что это легче легкого - сделать то же самое. Сильнее припадая к его груди, она не помня себя ответила ему, и теперь уже ее язык нырнул в его рот, а поцелуй стал так глубок и неистов, что казалось, проникал в кровь, в тело, до самых костей.

На миг какая-то невыносимая тревога охватила ее - так первобытны и незнакомы были чувства, которые она теперь испытывала. Она отшатнулась, рванулась назад, ослепленная страхом; Эдуард едва успел удержать ее за руку. Она замерла, прерывисто дыша. Подождав минуту, он, не спуская с Адель взгляда, потянул ее к себе - властно, настойчиво, не давая ей возможности выбирать. Она подчинилась, склоняясь над ним.

Снова целуя ее, он отыскал и сильно сжал ее груди.

Все плыло у нее перед глазами. Стыдливость, соединенная с беспокойством, еще протестовала в ней, и Адель вяло и нерешительно попыталась отстранить его ладони, но сопротивление ее было слишком слабым, чтобы он поверил в него. Ласково, но настойчиво отведя ее руки, Эдуард вернулся к ее груди, потянул с плеч платье - нежно, очень неторопливо, наслаждаясь каждым дюймом этого раздевания. Из-под белого муслина выскользнуло сначала одно атласно-смуглое плечо, потом другое, обнажилась ложбинка и, наконец, обнажились груди - развитые для ее сложения, высокие, со своевольно торчащими пирамидками сосков. Его пальцы коснулись их, обхватили, потом он подтянул Адель выше, и его губы сомкнулись вокруг нежного комочка плоти, язык влажно, горячо потеребил его, а руки ласкали, сжимали, терзали каждый кусочек этого юного, теплого, невыразимо желанного тела.

Для Адель наступила минута забытья. Время текло с молниеносной быстротой или, может быть, исчезло вовсе. Задыхаясь, она сама шла к нему навстречу, склонялась над ним, подставляла то одну грудь, то другую, опьяненная тысячей незнакомых ранее чувств. Как это хорошо, когда он делает вот так… когда его язык теребит ее сосок, проникает в ушную раковину, когда его губы теплыми поцелуями покрывают шею, плечи, груди. Для нее в этом не было уже ничего беспокойного, страшного, бесстыдного; напротив, ничего более естественного с ней никогда еще не происходило. Как она могла сомневаться? Она же была рождена, чтобы пережить это. Эдуард казался ей гибким, умелым, ласковым, нежным, артистичным - никто не сравнится с ним. Волнение в ней нарастало, напряжение усиливалось, она застонала, почувствовав вдруг какое-то сильное томление, жар между бедер и ощутив ту каменную, твердую часть его плоти, упирающуюся ей в живот.

- Эдуард, - прошептала она.

Он взглянул на нее, но взгляд его был затуманен.

- Эдуард… Я хочу…

Она так и не смогла выразить, чего же ей хочется. Но Эдуард и не дослушал ее; он заметил напряженное движение ее бедер и понял, что был достаточно терпелив. Снова целуя ей рот, он опрокинул ее на спину и очутился над ней, опираясь на локти и не в силах оторваться от ее губ.

Он почувствовал, как она снова замерла. Адель вдруг поняла, что перестала быть хозяйкой положения, теперь все решал он. Он, удерживающий ее руки за головой, горячо, неустанно ласкающий губами ее глаза, губы, плечи, всю ее до самой талии. И она доверилась ему. Ей опять было беспокойно, но она знала, что хочет только одного: чтобы это не прекращалось.

Тяжело дыша, он вдруг поднялся и, стоя на коленях, взглянул на нее:

- Адель, ты понимаешь, что происходит?

- Да, - проговорила она, не поднимая на него глаз.

- Я не хочу соблазнять тебя и злоупотреблять тем, что ты неопытна. Скажи мне, Адель, ты…

Она прервала его, все так же не поднимая глаз:

- Я люблю тебя. И я хочу всего, чего хочешь ты.

Он больше не спрашивал. Юбка Адель под его руками заскользила вверх, до самой талии. Решительными движениями Эдуард снял с нее чулки, и через секунду Адель ощутила, как ползут вниз ее шелковые панталоны. Сердце у нее забилось просто бешено. Она не могла понять - неужели вот так, так быстро все и случится? Бедра ее судорожно сжались, но его рука протиснулась между коленями и раздвинула их. Эдуард вернулся к ее лицу, она ощутила поцелуй на своих губах и, успокоенная, снова опьяненная, не могла не ответить ему так ласково и доверчиво, как только было возможно. Тем временем его ладонь неспешно и медленно поднималась все выше и коснулась золотистого треугольника волос на лобке.

Адель дернулась, закусив губу. Ощущения становились так сильны и всевластны, что она едва соображала. Он все еще целовал ее, мягко, неторопливо, смиряя, насколько возможно, собственную страсть, но она ощущала лишь его руку между своих бедер. Его палец скользил, находя самые чувствительные места, не спеша приближаться к влажной трепещущей расщелине - там было мокро, горячо и узко. Он погрузил палец глубже - она не вскрикнула, только застонала, значит, ей не было больно; незаметными движениями он попытался расширить этот узкий девственный вход.

Адель вскрикнула, конвульсивно прижимаясь к его пальцу и судорожно подергиваясь. Тогда он рискнул погрузить его еще глубже и снова замер. Ладонь его была влажной.

Он стал