– На войну? – Казалось, Айна слегка удивилась. – Не бойся. Хой-Маллай сказал, что я буду жить долго. Я стану бабушкой всех йоксов.

– Кто сказал? – Теперь настала его очередь удивляться. Слухи о том, что древнее божество, прародитель всех йоксов, до сих пор беседует со своими потомками, доходили до него и раньше, но примерному прихожанину и гражданину не пристало принимать всерьёз всяческие суеверия. – Он сам тебе сказал?

– Он сказал: если я не пойду с тобой, Сохатый-аяс, йоксов не будет, а тех, кто останется, уведёт Хакк, а потом погаснет небесный костёр, греющий души предков.

– И ты веришь?

– Дело не в вере. Я знаю. Хой-Маллай – маленький бог, но даже у маленьких богов хватает сил, чтобы не лгать. Хой-Маллай – маленький добрый бог. Но он сильный. Лгут только слабые.

Майор не нашёлся, что ответить, но Айна, похоже, и не ждала ответа. Всё было сказано уже давно. Ещё на пути из Витязь-Града, когда за окнами купе стремительно пролетали белые огни, она заявила, что знает больше, чем можно сказать. Можно было как угодно относиться к её словам, но там, в становище Лай-Йокса, Акай-Итур сказал ему напоследок: сто шаманов не помогут – она поможет, она видит без бубна, она слышит без колотушки, она умеет говорить не только с Хой-Маллаем, но и с Большим Белым Богом.

– Я пойду затоплю печь. – Майор оглянулся на приземистую хибару, сложенную из потемневших от времени брёвен. Её перетащили сюда за пятнадцать вёрст и собрали на месте, которое указала Айна, даже не потрудившись объяснить, почему здесь, а не сотней аршин к югу, за холмиком, прикрывающим от ветра. Но сейчас казалось, что эта вросшая в землю избёнка простояла здесь пару сотен лет.

– Нет, Сохатый-аяс. Я сама. А ты уходи. И больше пусть никто сюда не приходит, пока я не позову.

– Пойдём, я хотя бы покажу тебе, что где лежит.

– Не надо. Сама найду.

– Там телефон. Если что-то понадобится…

– Не надо. Убери телефон.

– Но как же ты сообщишь о том, что гости прибыли?

– Никак. Ты сам узнаешь.

Вот и всё. Теперь она останется наедине с этим ветром, с этим студёным морем, с этими заснеженными холмами, поросшими чахлой лиственницей, с этим серым небом и с ожиданием…

Очередная волна едва не докатилась до гусениц вездехода, который стоял на прибрежной гальке, и водитель едва успел отпрыгнуть, чтобы не зачерпнуть сапогами ледяную воду.

– А если они сюда не придут? – спросил он на всякий случай. На самом деле он просто тянул время – от одной мысли, что Айна останется здесь одна, становилось ещё холодней.

– Они придут. Я знаю.

– Откуда? Хой-Маллай сказал?

– Нет, просто знаю.

Свидетельство третье

Лет двести назад в конунгате Копенхальм жил ныне почти забытый сказочник Нильс Хансен. К тому времени потомки грозных воителей, свирепых морских разбойников уже давно превратились в сыроделов и ростовщиков, лавочников и портных, ткачей и трубочистов. Потомки суровых эрлов стали владельцами свиноферм и мануфактур, отдавшимися всей страстью горячих сердец подсчёту барышей. Единственным, что у них осталось от предков, были хранящиеся в чуланах ржавые доспехи и легенды о давних грабительских набегах и кровавых сварах, которые по прошествии времени стали именоваться славными подвигами.

Сам Нильс Хансен был сыном нотариуса и после смерти отца унаследовал добротный дом с окнами, выходящими на Кронхельский залив, скрипучую крытую повозку, которая служила передвижной конторой, пару полудохлых кляч, маленькую жаровню для варки сургуча и большую круглую печать, которая стала ему верной кормилицей до самого конца его скучной размеренной жизни, такой же, как и у большинства подданных доброго конунга Густава VIII.

Единственным развлечением, которое он мог себе позволить, кроме воскресных посещений церкви, были прогулки по набережной, где он мог раскланиваться почти с каждым встречным, поскольку почти все жители окрестных кварталов пользовались его услугами.

Он был скромным клерком, никогда не покидавшим Копенхальма, но в его жилах всё ещё текла кровь морских бродяг, видевших берега обеих Лемурид задолго до Роба Эвери и Виттора да Сиара, беспощадных воителей, свирепых морских разбойников, одно упоминание о которых когда-то повергало в ужас жителей прибрежных городов Альби и имперских провинций. Ему, как и большинству его сограждан, не было суждено отправиться в дальнее путешествие, участвовать в сражениях, охотиться на бизонов, ездить на слонах, но душа его восставала против обыденности и творила миры, полные чудес, отваги, злодейств и благородства. Теперь, через двести лет после его тихой смерти в окружении скучающей родни, книги Нильса Хансена включены в университетские курсы истории литературы, но почти не переиздаются, возможно, потому, что сказки, которые он написал, кажутся нашим современникам слишком жестокими, для того чтобы читать им детям на ночь. Но, возможно, есть и другая причина того, что мы боимся заглянуть под потёртые переплёты: всё, что там написано, слишком похоже на правду, невиданную, невозможную, невообразимую, но всё-таки правду.

Он прожил почти семьдесят лет, и родственники, собравшиеся у его смертного одра, в один голос утверждают, что, перед тем как испустить дух, дедушка Нильс улыбнулся и прошептал: «Держись, Сигурд. Я иду!» Потом, когда перед погребением с его тела стянули простыню, которая, по мнению родственников, была слишком хороша для мертвеца, оказалось, что его старческая рука сжимает меч, сотни лет провалявшийся в кладовке, причём, никто не признался, что приносил ему это древнее оружие, а сам он уже несколько дней не поднимался с кровати.

Меч решили оставить в гробу, скорее для того чтобы избавиться от вещи, во-первых, ненужной, а во-вторых, внушающей суеверный страх своим необъяснимым перемещением в пространстве. Вскоре опасения родственников покойного нашли подтверждение: плотник, пристраивая к гробу крышку, вдруг заметил, что на клинке выступили пятна чёрной крови, и все участники похоронной процессии почуяли явственный запах серы. Возможно, плотник был нетрезв, и всё это ему пригрезилось, но едва ли полпинты бренди, выпитые им накануне, могли довести сорокалетнего коренастого мужика до подобного умопомрачения.

Итак, Сигурд! «Тот самый Сигурд, перед которым любые владыки склоняли свои знамена. Его немногочисленной дружины боялись все – и варвары севера, и горожане юга, и даже бесстрашные бароны Серединных земель. У любого из его воинов на шлеме было не меньше десятка серебряных заклепок, каждая из которых означала победу в воинском турнире. Каждый из них носил на мизинце левой руки хотя бы один перстень с изумрудом, означавший, что его хозяин сокрушил в честном бою хотя бы одного великана».

Сигурд-воитель, герой многих сказок, вышедших из-под пера Нильса Хансена. Едва ли это исторический персонаж. Даже собирательным образом его можно считать с большой натяжкой, поскольку сила его невообразима, воинское искусство бесподобно, авторитет непререкаем. Однажды, на заре своей карьеры, он добыл некое Кольцо, которое делало его почти неуязвимым, поэтому его доблесть и самоотверженность автор описывал с немалой долей иронии. И ещё он ненавидит ведьм, колдунов, драконов и прочую нечисть. Он редко обнажает свой меч, когда кто-либо из людей оказывается на его пути, он щадит даже разбойников, если те дают ему слово никогда не возвращаться к своему кровавому ремеслу. Зато гномов, водяных, русалок, троллей, василисков и бесов истребляет, даже не спросив, как их зовут, даже если ему ничего не известно об их злодеяниях. Казалось бы, жизнь Сигурда-воителя полна благородных поступков, подвигов, риска и самоотверженности, но автор почему-то ни разу не отозвался о нём сколько-нибудь благожелательно. Он именует его «неуёмным», «жестокосердным», «безумным», «обуянным гордыней» и т.д. Наоборот, Нильс Хансен, кажется, сочувствует самым безобразным созданиям, которые оказываются жертвами великого воина. Например, ведьму, которая держала в страхе несколько селений, грозя навести порчу на детей и неурожай, если её кто-то тронет, он называет «несчастной», «бедной», «обиженной», а двухголового крылатого змея, который стал очередной жертвой Сигурда, пытаясь её выручить, именует «славным», «храбрым» и «простодушным». Кстати, после того, как герой Хансена убил-таки ведьму, все её угрозы начали приводиться в исполнение и виновным во всём, в конечном итоге, оказался сам Сигурд.