Я соскользнула с выступа, на котором стояла — свод стопы ныл, — и огляделась по сторонам. После странной возникшей между нами близости (в тот момент мне казалось, будто мы с мистером Доджсоном остались единственными людьми на Земле) я почувствовала себя покинутой. Грустная цыганская девочка, брошенная на произвол судьбы. Как это трагично! Как несправедлива жизнь к несчастным девочкам, вынужденным попрошайничать на улицах и оставленным на милость джентльменов, добрых джентльменов, правда, возможно, не столь добрых, как мистер Доджсон. В первый раз я задумалась о том, что некоторые джентльмены могут оказаться не такими понимающими, как он, отчего мне стало еще больше не хватать его. Хотя мистер Доджсон и находился всего в нескольких футах от меня, я чувствовала себя так, будто нас разделяет нечто огромное, как Вселенная или океан. А будем ли мы еще когда-нибудь настолько же близки, как несколько минут назад, подумалось мне.

Я почувствовала себя обделенной и несчастной, но вот мистер Доджсон наконец показался из-под тента с пластинкой в руке, собираясь снова меня фотографировать. И я громко рассмеялась от счастья. Должно быть, мой смех оказался заразительным, поскольку мистер Доджсон тоже начал посмеиваться, потом откинул назад голову и, глядя в небо, от души расхохотался. Я никогда не слышала, чтоб он смеялся так искренне. Его смех звучал свободно и удовлетворенно, словно шел откуда-то из самой глубины его существа. Мы оба смеялись, хотя никто из нас не мог бы сказать почему.

Вдруг перед нами возникла Ина с бледным изможденным лицом, дрожащими руками и горящими глазами.

— Где ты была, Алиса? — спросила она высоким натянутым голосом. Казалось, Ина еле сдерживала плач. — Я тебя повсюду ищу.

— Я увел ее, — улыбнулся Ине мистер Доджсон, заговорщицки подмигивая мне. — Я ее похитил.

— Вы? — Теперь я видела, что Ина действительно вот-вот заплачет. Она часто заморгала и, как только мистер Доджсон повернулся к ней для приветствия, отступила назад.

— Боюсь, что да. День стоял такой чудесный, и я отправил Алисе нынче утром записку.

— Одной Алисе? — Ине удалось смягчить выражение лица, обратив на мистера Доджсона обманчиво спокойный взгляд.

— Да. Видите ли… я знал, что сегодня вашей матушке понадобится ваша помощь, и не мог быть эгоистичным настолько, чтобы посылать и за вами тоже. Как, кстати, чувствует ваша мама, позвольте полюбопытствовать? — Он невозмутимо улыбнулся Ине.

Я не могла не восхититься им. Я знала, что мне не удалось бы так быстро и мастерски сплести ложь. Мне и в голову не могло прийти, что он способен на обман. Сегодняшний день стал для меня откровением — во многих смыслах.

— Она… чувствует себя хорошо. У нас появилась сестренка по имени Рода. Именно поэтому я и разыскивала Алису.

Еще одна сестра! У меня и так было уже две. Даже думать не хотелось о том, что делать еще с одной. Братья лучше. Гарри я уже почти не видела, но когда он приезжал домой, мама с папой так радовались, что каждый день походил на праздник. Очередная сестра — невероятное разочарование. Я не смогла подавить вздох.

— Прекрасно, — сказал мистер Доджсон.

Ина просто пожала плечами, потом повернулась ко мне и вздернула свой маленький носик, будто пахло от меня так же противно, как я, по ее мнению, выглядела.

— Что это на тебе такое, Алиса?

— Разве она не очаровательна в этом наряде? — Мистер Доджсон заговорил прежде, чем я успела раскрыть рот. — Мне в голову пришла идея о необычной, как вы сами видите, фотографии, и Алиса мне очень в этом помогла.

Они стояли рядом, совсем близко друг к другу, однако не вместе, и смотрели на меня. И я, почти нагая в этом разорванном платье, почувствовала себя уязвимой и преданной… но затем вдруг ощутила в себе страшную силу. Ведь это меня они искали. На меня смотрели. Это я, одетая в тряпки, снилась мистеру Доджсону.

Не Ина.

Я осознала свое превосходство. Обретя уверенность, я бросала вызов. Уверенность в том, что это именно я опять и опять влекла мистера Доджсона в наш дом, вызывая у людей толки, беспокойство у мамы, вздохи и нелепое поведение Прикс и… заставляя Ину бледнеть, дрожать и совершать безумные поступки.

Ина теперь тоже была уверена в этом — чего мне, возможно, стоило опасаться, но в ту минуту, неистовая, сильная победительница, я ее не боялась. Я уперлась рукой в бок, вытянула вперед другую руку — маленькая цыганка, которую не стоит жалеть.

— Стойте так, — выдохнул мистер Доджсон, бросился к камере и вставил в нее пластинку. — Не двигайтесь… Отлично!

Я не двигалась. Не могла, ибо смотрела прямо на Ину, стоявшую рядом с мистером Доджсоном. Глядя в ее бледное с чуть приоткрытым ртом, покрасневшими глазами лицо. Сотрясаясь всем телом, она во все глаза смотрела на него. Она во все глаза смотрела на меня. Запечатлев увиденное в своем сознании, она не вымолвила ни слова.

Я тоже. В этом не было нужды. Я победила.

— Сорок пять, — сказал мистер Доджсон и с громким щелчком надел колпачок на линзу, оставаясь в счастливом неведении, что он — главный приз.

— Я не забуду тебе этого, Алиса, — прошипела Ина, злобно прищурившись, когда мистер Доджсон исчез в тени тента. — Все равно я старше тебя. Ты всего лишь дитя. Я раскрою ему глаза.

— Он и так все видит, — огрызнулась я, в кои-то веки понимая больше, чем Ина.

Пока мистер Доджсон убирал стеклянные пластинки, опасаясь их разбить, я ждала затаив дыхание. Мне не хотелось, чтобы сегодняшние доказательства треснули, разбились или исчезли как-то еще. Я хотела продолжать жить, навсегда оставшись маленькой попрошайкой, его цыганочкой, дикой, проницательной победительницей.

Но, несмотря на свою только что обретенную мудрость, я не понимала, что другие могли меня не увидеть… могли просто не захотеть меня увидеть такой же.

Какой бы умной я ни была в семь лет, мои познания в то время не шли ни в какое сравнение с тем, что я знала в восемь, потом в девять, десять и в одиннадцать лет.

В восемь я по маминой инициативе начала брать уроки танцев в компании еще нескольких оксфордских детей. Наша дружба с ними вне уроков не поощрялась, но ничего не поделаешь — танцевать кадриль только втроем невозможно.

Также в том возрасте я усвоила, что хотя к старым девам и принято относиться по-доброму, в действительности об этих женщинах злословят у них за спиной, сетуя на излишне высокие расходы по их содержанию.

Когда мне исполнилось девять лет, я стала учить французский. Моим преподавателем был дородный мужчина, питавший слабость к розовым жилетам и непременно целовавший нас в обе щеки, хотя от него вечно несло сардинами.

Примерно тогда же я поняла, что бесполезно пытаться убедить гувернантку в том, что хоть «девочкам легче поймать мух на мед, чем на уксус», на самом деле лучше всего мухи ловятся на лошадиный навоз. Гувернанток, пришла я к выводу, не заботит практическая сторона дел.