«Так они и утекают», — подумала Рэчел, передавая деньги. Два пенса скидка, девяносто восемь ушли. А прошла всего минута. С такой скоростью, пока она доберется до психотерапевта — двадцать минут пешком, — можно спустить все.

— Сколько у тебя еще осталось?

Девушка приподняла локоть и взглянула на журналы.

— Где-то с десяток.

— Ну, сегодня ты себе на хлеб заработала, правда? — Рэчел секунду изучающе смотрела на нее. — Сколько тебе лет?

— Восемнадцать. — Девушка отвела глаза. — Уже взрослая.

В шапке с кисточкой она выглядела моложе. Скорее всего, так оно и было. Рэчел колебалась. С одной стороны, она живет на улице, но с другой — торгует журналами, которые многие с интересом читают.

— Ты любишь детей?

— Конечно, — ответила девушка. — А что?

— У меня есть маленький сын. Я подумывала о приходящей няне. Я… устраиваюсь на работу. Скорее всего, вечером, по нечетным дням.

— Тогда вы обратились по адресу.

Рэчел усмехнулась. Восемнадцатилетие и цинизм, похоже, встретились.

— Точно, — ответила она и с притворной угрозой ткнула пальцем в грудь девушки. — И я знаю, где тебя найти. Как тебя зовут?

— Шарлин.

Уже сожалея о своем импульсивном поступке, Рэчел ушла. Теперь было бы странным не замечать эту девушку. Но какая к черту работа?

У нее было в запасе двадцать минут, чтобы прогуляться по центру Бата. Несмотря на резкое похолодание, во дворе монастыря толпились туристы и в уличных кафе было полно народу. По городу безостановочно кружили красные двухъярусные туристические автобусы, Рэчел даже узнавала голоса экскурсоводов. Дотти, ее мать, когда-то с большим удовольствием слушала эту многоязычную болтовню. Ее прямо распирало от гордости, когда город вошел в список «Всемирного наследия». Сколько Рэчел себя помнила, каждое воскресенье мама брала ее за руку и они прогуливались по холму, сидели на площади Музыкантов, рядом с монастырем, ели мороженое и слушали, как уличные музыканты по очереди играли на гитарах и исполняли песни Боба Дилана.[11] Ее завораживали каменные ангелы на стенах монастыря. Они карабкались по лесенкам, изуродованные, побитые временем и погодой, и иногда краешком глаза Рэчел видела, как они перескакивают сразу через две ступеньки… Потом мама тащила ее назад по крутому склону, уверенная, что они с толком провели воскресенье, — и все это по цене дешевого рожка ванильного мороженого. Временами с ними ходил отец. Тогда они заходили в паб, где родители выпивали по рюмочке, закусывая пирогом с мясом и почками. Паб «Вольные стрелки» до сих пор существует в застроенном переулке рядом с монастырем. И на площади продолжают сидеть музыканты — они нисколько не изменились, только стали старше и загрубели.

Она пересекла площадь и прошла через маленький дворик, главной достопримечательностью которого был огромный платан. Здесь расположилась «Хрустальная таверна», маня подкрепиться пинтой пива и сигаретой, но в пабе теперь не разрешалось курить. И это называется цивилизацией!

Она отвернулась от паба и вошла в узкий проход между историческими зданиями. Первые этажи были заняты бесчисленными маленькими нарядными кафе, но войти в них у нее не хватало смелости (да и красоты тоже). Кабинет психотерапевта находился над одним из этих кафе, один пролет вверх по шаткой лестнице. Сама клиника располагалась в обветшалой квартире, лоск которой придавало обилие растений и приглушенное освещение. И все же кабинет, без сомнения, находился в самом модном районе города.

Приемная представляла собой маленькую комнату с четырьмя креслами и тронутой хиппи Сильвией, устроившейся за письменным столиком, которая предложила Рэчел чашечку чая, чтобы согреться. Это было очень мило с ее стороны, и Рэчел с благодарностью приняла предложение, но недоверие к секретарше не исчезло. На лбу у нее словно было написано «Я внимательная, но строгая» — одна из тех, кто должен всех опекать, но не может перестать придираться. Рэчел присела в кресло и обхватила кружку руками, стараясь не встречаться с Сильвией глазами. Больше в приемной никого не было, а разговаривать Рэчел не хотелось. Мыслями она вернулась к предстоящему сеансу, третьему за несколько недель. Все идет совсем не так, как она запланировала. Она теряет контроль над ходом вещей, но в то же время ей было приятно, когда Мадлен пускала в ход маленькие хитрости, чтобы разговорить пациентку. Разве из этого выйдет что хорошее? Неужели именно этого она хочет?

Как Рэчел и предполагала, секретарша не сумела продержаться и полминуты.

— Господи боже, — воскликнула она, — да ваши руки совсем посинели!

— Плохо циркулирует кровь, — пробормотала Рэчел.

— Вы должны попробовать гинкго. Это что-то невероятное!

— Что?

— Одно южноамериканское целебное растение. Настоящая бомба, а не лекарство.

— Хорошо, дадите как-нибудь затянуться. — Рэчел поставила чашку на журнал, лежащий на столе. — По правде сказать, я собираюсь выкурить сигарету.

У Сильвии на столе зазвонил телефон, и она предостерегающе подняла руку.

— Забудьте о сигарете, мисс Локлир, Мадлен готова вас принять.

— Только «мисс» не нужно, ради бога!

— Что, простите?

Мадлен больше не протягивала Рэчел руку для рукопожатия. Трудно сказать, был ли в этом какой-то особый смысл. Рэчел тоже не протянула руки, хотя было что-то успокаивающее в прикосновении женщины, которая должна о тебе заботиться (за твои-то кровные!).

Они сели. Повисло продолжительное молчание, во время которого Рэчел разглядывала своего доктора. На Мадлен была черная юбка-карандаш и хлопчатобумажный свитер с национальным орнаментом изумительных оттенков кремового, шоколадного и кофейного, таких насыщенных, что даже хотелось его съесть. Несмотря на эту непринужденную элегантность, возникало ощущение, что она лучше всего чувствует себя в мятых джинсах и старой рубашке. Из-за густых, непрореженных бровей и непослушных черных кудрей она не выглядела домашней и уютной, как будто ее родной стихией был лес, а не этот душный кабинет. Да, было в ней что-то странное, почти дикое. Может, это сквозило в ее манере двигаться — одновременно медленно и напряженно. Гладкая, как у младенца, кожа превосходного бронзового оттенка. Глаза темные, глубокие, как будто она могла видеть собеседника насквозь, и до неприличия длинные ресницы.

— Что происходит? — поинтересовалась Мадлен.

— Почему вы спрашиваете?

— Вы так на меня смотрите…

— И что? — резко ответила Рэчел. — Сколько вам лет?

Мадлен ткнула себя пальцем в грудь.

— Мне?

Рэчел театрально подвела глаза.

— Да, вам.

— А что? Это важно?