— Эй, мать, хочешь сказать, что я вру?!

— Ну вот, началось… — пробормотал Лёха, закатив глаза.

— Кстати, а сестрёнка твоя где? — Тайка огляделась.

— Да я её к подружкам отправил. Подумал, чего ей здесь крутиться. Не ровен час, под горячую руку попадёт…

Они обменялись всего парой фраз, а Лёхины родители, похоже, уже успели забыть, что к ним пришли гости. Скандал набирал обороты:

— Двадцать пять лет на тебя, ирода, потратила. Если тогда бы убила, уже бы на свободу вышла, — плаксивым голосом причитала Марина Андреевна.

— Эх, надо было мне на Варьке жениться, — Саныч принялся набивать трубку табаком. — Она хоть и дура была, но не пилила меня почём зря.

— Саша, я же просила не курить в доме!

— Мой дом, хочу — и курю!

Тайка подняла взгляд к пололку и ахнула: разлад-трава на глазах становилась всё сочней и мясистее, на стеблях отрастали новые листья, которые тут же покрывались серым — будто пепельным — налётом.

— Ты мне всю жизнь испортил, гад! — Марина Андреевна приготовилась было заплакать, но муж осадил её:

— Не мели ерунды, глупая баба! И не реви! А то щас как в ухо дам!

— Ты не подумай чего такого, — шёпотом ввернул Лёха. — Они хоть и ругались прежде, но отец маму никогда не бил.

В этот момент лицо Саныча перекосило злобой, и он замахнулся на жену. Тайка от неожиданности взвизгнула, Лёха ринулся разнимать родителей, а Пушок вдруг заорал:

— Эврика!!!

— Что это значит? — Тайка повернулась к нему.

— Не знаю. Один мужик так в кино кричал, когда ему в голову приходила хорошая идея, — коловерша немного смутился, но его круглые жёлтые глазищи все равно горели задором.

— Что за идея? Выкладывай! А то, не ровен час, они и правда друг дружку прибьют.

— Срочно хвали их! — Пушок затанцевал у неё на плече, перебирая когтями. — Говори всё, что угодно, только чтобы приятное.

— Э-э-э… — Тайка озадаченно потёрла переносицу. — Дядь Саш, какая у вас рубашка красивая! Тёть Марин, у вас так чудесно волосы лежат… А чем вы их укладываете? Лёха, а сыграешь нам на гитаре? Ты ж такой крутой музыкант!

Как ни странно, комплименты сработали. Трое задир замерли и принялись озираться по сторонам, словно пытаясь вспомнить, чем они только что занимались. А несколько листков разлад-травы пожелтели, съежились и отпали от стебля.

— Не останавливайся! — прошипел Пушок. — Сейчас она вылезет!

— Кто? — Тайка, признаться, ничего не понимала, но хвалить растерянных хозяев дома продолжила. За вкуснющую запеканку, за узорные доски для разделывания (Лёха с детства любил выжигать по дереву), за стулья и стол, которые Сансаныч сделал своими руками… ведь, как говорится, был бы человек, а за что похвалить его — найдётся.

— А вот и она, смотри! Кикимора-раздорка! — Пушок спрыгнул с её плеча на пол.

Тайка и ахнуть не успела, а коловерша уже сгрёб когтями нечто живое и верещащее, похожее на поросшую мхом корягу с чёрными глазами-бусинками. Похоже, разлад-трава росла прямо из тщедушного тельца кикиморы — мясистый стебель начинался где-то между лопаток.

— Хвали, ну! Ещё чуть-чуть осталось! — Пушок прижал раздорку лапой к полу и хищно оскалился. Та в ужасе запищала, и ещё несколько покрытых паутиной побегов засохли и отвалились.

А дальше Тайке хватило буквально пары фраз: Марину Андреевну она похвалила за чудесные георгины и флоксы, росшие в палисаднике, Сансаныча — за настойку из черноплодной рябины (по осени он собирал её со всех кустов по соседям, а потом делился с каждым заветной баночкой), а Лёху — за то, что тот всегда вступался за слабых.

Кикимора-раздорка, взвизгнув, рассыпалась в труху. Никаких зловредных лоз не осталось и в помине. Дом был чист.

— Бр-р-р, что за ерунда? — шепнул Лёха, мотая головой. — Мне показалось, будто я увидел какие-то… джунгли.

— У вас кикимора завелась. Но всё уже в порядке, — Тайка улыбнулась. — А если они вдруг опять начнут ссориться, просто подойди к ним, обними и скажи маме, что она у тебя самая красивая. А папе — что он сильный и мудрый. Вот увидишь, они будут рады и тоже начнут говорить добрые слова. Тогда в вашей семье больше никакая раздорка не поселится.

— Так просто? — кажется, Лёха ей не поверил.

— Вообще-то, это не так легко, как кажется. Но стоит однажды начать, и потом с каждым днём будет всё проще.

— Лады, я попробую, — он тряхнул головой, а Марина Андреевна, словно очнувшись ото сна, захлопала глазами:

— Ой, а чего же это мы ждём? Давайте скорее запеканку есть, пока не остыла!

* * *

— Значит, говоришь, Пушок её нашёл? — Никифор задумчиво поскрёб в косматой бороде. — Выходит, и от нашего оглоеда польза есть. Где он, кстати?

— Спит без задних ног, — улыбнулась Тайка. — Обожрался запеканкой.

Она совершенно не злилась на коловершу. Во-первых, тот действительно заслужил угощение. А во-вторых, Марина Андреевна столько всего наготовила, что они и за три дня не съели бы.

— М-да… давненько у нас в Дивнозёрье раздорок не видели. Видать, из города за кем-то приволоклась… А может, и сама завелась, кто знает…

— Они что ж, как тараканы? От грязи заводятся?

Никифор усмехнулся:

— А ведь правда твоя — от грязи. Да только не обычной, а вслух сказанной. От слов обидных, от громкого крика и несправедливых оскорблений. Как начнут люди друг к дружке по пустякам цепляться да ссориться, так и зарождается под половичком у них маленькая раздорка — словно семечко бросили, а оно взяло да и проклюнулось. Слушает их, растёт, побеги выпускает. Потом глядишь — уже всю избу разлад-травой затянуло. В листьях обида копится, цветы гневом цветут да паутиной ненависти покрываются. Зато хорошие слова и хвала этой раздорке — что дуст для вредителей.

Тайка вдруг нахмурилась:

— Слушай, Никифор, а чего это вы с Пушком сегодня с утра устроили? Никак решили у нас тут тоже раздорку завести?

— А чего он дурит?! — буркнул домовой, отворачиваясь.

Нет, ну точно раздорку выращивает! Щеки надул, глаза пучит, руками себя обхватил так, что, глядишь, пальцы на спине сомкнутся.

— А ты сам-то чего? Ты же намного старше и опытнее. Как будто Пушка не знаешь! Он же сперва всегда огрызается, а потом, одумавшись, винится.

Словно в подтверждение её слов, окно распахнулось, и на террасу влетел взъерошенный со сна коловерша:

— Приветики! — радостно завопил он. — А пирожки ещё остались?

— Только попробуй мне ещё раз по свежевымытому полу натоптать, я тебе все перья из хвоста выщипаю, — сварливо пробухтел Никифор.

— Эй, да ты не сердись, — Пушок спикировал на