Стало знобить, и Кирилл изо всех сил закутался. Дальше было вообще… сначала смешно. Сначала какой-то тяжестью налилась нога – будто её, как бутылку, чем-то наполнили, и она почти перестала чувствовать. Только Кирилл стал её растирать, как вдруг волна озноба, как дикой щекотки, от ноги?.. да, именно от ноги покатилась волнами и волнами по всему телу, словно щекотку из бутылки ноги перелили в бассейн тела. Шторм! И смех и грех! И непонятно, что произошло – и чуть страшно где-то, и самому над собой смешно. Трясёт так, что зубы об зубы стучат. От ноги, что ли, трясёт? И выговорить ничего нельзя. Кирилл привстал, выпил воды – это стереотип такой, как при икоте: мол, выпил и сразу всё пройдёт, – лёг опять и закутался, чуть не матрас на себя натянул. Постепенно "трясучка" затихла – как у холодильника, когда в нём временно отключается жутко громко работающий мотор, нагнав уже температуру до нужного уровня.

Почувствовав себя лучше, Кирилл встал и вышел из палаты. Открыл дверь и попал в лабиринт.

Лабиринт не кончался, как муки в тех псалмах. Он состоял из отдельных помещений, анфиладами переходящих друг в друга. Сумеречных, но не совсем тёмных. Свет падал непонятно откуда… если это свет? А может и не свет, а мерцающая разновидность темноты. Все помещения – со строго купольными сводами. А может, это одно-единственное помещение, но отражённое в парных зеркалах. Ровная бесчисленность затягивала и растворяла в себе. Она была мёртвой, потому что в живой природе такой бесконечной симметрии не существует. По абсолютной безграничности, это был Космос, никак не меньше, но по разделённости на ровные ячейки – неживой, не-наш Космос.... Совершенно не-наша Вселенная?

Квадратно-купольный водоворот, засасывая, нёс всё дальше и дальше в жерло этих анфилад. Кирилл забыл, зачем сюда попал, но то ли шёл, то ли бежал, то ли летел. Кажется, искал выход – но как найти то, чего нет! Чёрную кошку в тёмной комнате… в несчётных тиражированных комнатах. И только он мысленно произнёс шипяще: "чёрную кошку…" – как почувствовал присутствие чего-то до невозможности чёрного. Он остановился – потому что, кажется, чёрное поджидало где-то впереди… и если уж от этого не спастись, то, во всяком случае, торопиться туда явно не хотелось. От нарастания и нарастания ужаса, как температуры по градуснику, Кирилл вдруг проснулся.

Встряхиваясь, чтобы окончательно пробудиться, он выбрался из палаты теперь уже по-настоящему. В первый-то раз лишь приснилось, что он проснулся, а теперь – действительно проснулся. Хотелось проветриться, подышать свежим воздухом. Но… неживым светом мерцали лампы в длинном больничном коридоре, и Кирилл приостановился в больной растерянности. Они тихо гудели, но как-то не так. Непонятно как, но именно что – не так. Коридор, коридор… двери-двери-двери. Двери в чужие палаты. В чужую боль. И неживой свет, как в морге. Гудящий, словно его можно потрогать. Чрево кита, в которое угодил Иона. "Как душно! Куда он идёт? Я даже не знаю, кто "он"? Коридор, Иона или кит? Или я?.. Послышалось "Илья".

Нет, я-то, кажется, знаю – я хочу пойти… в больничную церковь. И поставить свечку за выздоровление. Своё, и Ромки, и Марины, и всех наших. Там – Владимирская икона и Целитель Пантелеимон. Там хоть на время станет поспокойней. Хуже всего во время бреда сидеть в замкнутом помещении, словно дожидаясь чего-то: пока, как в белой горячке, на тебя станут медленно опускаться кряхтящие стены и страшно усталый потолок. И этот гроб сейчас захлопнется… или ты уснёшь и не проснёшься.

Может, Владимирская икона всех исцелит?

А где-то там, в небе, комета – неделю назад передавали по радио? Кирилл поднял заспанные глаза, и увидел, как она светящейся точкой с хвостиком плывёт… по потолку. Он сморгнул, зажмурился, смутно понимая, что тут что-то неладное, и увидел ползущую муху. С ума сойти! Хоть на секунду, но все вещи путаешь и принимаешь их не за то, что они есть на самом деле.

"Ничего, ничего, сейчас поднимусь на 4-й этаж, а оттуда всего шагов сорок до церкви. Или это не шагов сорок, а у меня температура под сорок?" Стало страшно. До этого было просто непонятно-тревожно, а сейчас отчего-то отчётливо страшно. Кирилл всё-таки пошёл. Поднялся на 4-й этаж. И вдруг засомневался. А может, 4-й этаж внизу, а не вверху, и на него надо вовсе не подняться, а спуститься. Да нет! Ниже спускаться уже некуда! Итак спустился ниже, чем возможно. Пошёл по коридору к церкви. Вспомнил, как говорил недавно Ромке про забытую дорогу. Да, и здесь дорогу забыл. Может, это не тот храм.... Нет, тот, тот.... Пусть будет тот. Но уверенности нет. Странно, чем ближе к нему подходил, тем больше не по себе становилось. Найдётся ли здесь защита!?

И вдруг бредовое "открытие" из мира потустороннего пронзило Кирилла всего до мурашек. Защита есть! Ещё как есть! Храм от них защищает, стало быть, они есть. С защитой хуже, чем без защиты! Как бомбоубежище своим наличием напоминает об опасности, так храм – напоминание… И зазвучала в старом патефоне головы одна из жутчайших песен раннего-раннего детства (в том возрасте, когда все песни воспринимались как-то по-иному):

Не надо бояться густого тумана,

Не надо бояться пустого кармана…

"Не надо" – значит, надо! Детское сознание в 4-5 лет таинственно преломляло смысл: "Пустой карман" – самая зловещая примета. "Густой туман" – ещё понятней…

Умейте всем страхам в лицо рассмеяться:

Лишь собственной трусости надо бояться…

Ага… страхи имеют лицо. Живые неживые. Нежить с лицом! Зловещий хоровод в темноте: поймали и надо теперь им рассмеяться в лицо – это такая магия, такое заклятье: если рассмеёшься в чёрный лик, оно сразу снимется: все они рассеются, как тот "густой туман"… но попробуй-ка, рассмейся среди такой жути! А не рассмеёшься – они мигом набросятся с воем и всё – и Смерть… хуже Смерти. Хуже Смерти то, что утащат…

А Трусость – это самое главное из них… как Вий, гнилое-гнилое.... Едет верхом на других них, злобно визжит, и у неё много-много лап, щупалец, клешней и клювов… и какие-то мельтешащие клювы: "тру-тру", что-то щёлкает, трещит, как сейчас эти лампы дневного света.

"Старость меня дома не застанет -

я в дороге, я в пути",

– продолжал играть патефон головы. Старость – Смерть, они ведь заодно. Поджидают кого-то дома, сидят, затаились. "Не застанут" – значит, всё-таки они есть! Дома "не застанут" – тогда "в дороге, в пути"? Там же будет еще хуже! Никто там уже не поможет: дорога,