Ну вот и все. Она помогает натянуть штанишки. Потом они идут по побережью, переглядываясь, словно сообщники…

– Алло?.. Алло… Яночка? Ой, привет! Привет, солнышко, говори быстро. Не, все нормально. Нет, нормально, уже на острове. Что? Нет, нормально говорю. Да ты чё? Нет… нормально вроде… Ну, не знаю… Точно, да? Ну, тогда не знаю. Не, ну я поняла, я просто подумала, что он просто это… Ну как у них бывает, знаешь… А если он так, то я не знаю… Ну, как ты говоришь, что он это. Ну ты точно? Да я знала, говорю тебе. Ну, еще тогда знала. Да, тогда. Ну просто думала, что… Да. Почему я не сказала?! Сказала. Хотела сказать. Да. Нет. И сказала. Кому сказала? Тебе. Тебе сказала. Алло? Что? Алло, алло… Извини, связь прерывается… (Нажимает на кнопку.) Совсем прервалась… Сучка (Прячет мобильный, поправляет волосы.) Завидует! Сама мне его дала, сама делает, чтобы все испортить. Нет… Ну вот я хочу спросить, ну вот почему так, а? Почему одним – все в жизни, а мне только этого наркомана, а? Я что, лысая, а? Я же жизни просто хочу, человеческой жизни… замуж хочу, да… Родители пенсионеры, у отца почки, умрут, кому я буду одна нужна? Я же не прошу сразу «мерседес» или виллу, я же просто мужа прошу, чтобы нормально с ним во Францию уехать, да пусть он даже не француз будет, просто если не француз, это же тяжелее, я же не дура, мне же уже предлагал один: давай со мной… Я ему тогда говорю: «Ты посмотри вначале на себя и на как тебя зовут… Мурад. И на что ты с таким именем рассчитываешь?.. Тебя же там за араба все будут принимать!» Блин, опять она звонит!

Дерево в тряпочках. Саксаул. Другое здесь не выживает. Невысокое такое, куст. Тряпочки шевелятся. Как листья.

Она долго примеряет, куда повязать платок.

Он неуверенно стоит со своим.

– Вяжи, – подбадривает Горбачев. – Американцы тоже повязали, вон.

Показывает на пару выгоревших платков. На одном различимы утята.

– Долго они здесь были, американцы? – спрашивает Жанна.

– Два дня, – врет Горбачев (так он им и раскроет военную тайну).

– Жан, неужели у тебя нет желаний? Ты ничего не желаешь, Жан?

– Ты помнишь эту картину?

– Какую?

– В вашем музее. Мать и ребенок.

– Да, да, помню… Ты будешь завязывать?

Ее молитва:…семья, дети, дом свой, на природе, квартира в центре, все со вкусом, муж не пьет, но в баре куча всяких бутылок, от одного вида пьянеешь, он их постоянно еще привозит, оттуда, из своих командировок, у него постоянные командировки, это же бизнес, а он бизнесмен, он у меня бизнесменчик, но семья для него святое, он мне тоже привозит из командировок – духи разные, манто, драгоценности, и его родня ко мне хорошо относится, они все обалдели от моего французского, а еще что это я из него нормального сделала, из Жана, до меня они его все чмом считали, а теперь, когда у него по бизнесу все круто, еще в гости к нам постоянно ходят и автографы у меня берут, потому что, да, потому что я еще и певица, хотя и никто не предполагал, даже я сама не верила, а вот захотела и первое место на Евровидении…

Его молитва: Выбраться отсюда. Вернуться в офис, забыть Николь (без таблеток, как-нибудь само собой)…

– Жанна́… Что ты поешь?

– Так. Одну песню. Тебе нравится мой голос?

Он промолчал.

– Смотри!

Обернулись.

Дерево горело. Ветер мотал огнем, тряпочки-желания обугливались.

Горбачев кинулся к дереву. Подбежал, замер у огня. Жанна и Жан подошли сзади.

Все догорало. Оставшиеся ветви осыпались пеплом.

– Теперь они не вернутся, – Горбачев растер слезу.

Пояснил:

– Американцы не вернутся!

(У него тоже была своя молитва).

– Жан, мобильник начал ловить!

Жан достал свой.

Горбачев сидел на песке и проводил съезд:

– Товарищи! Мы справедливо говорим, что национальный вопрос у нас решен. Дас ист гут, зер гут, либе комраден!

Вокруг белели корпуса биолаборатории. Некоторые были без крыш, железо кто-то унес. Они бродили по корпусам. По тем, куда было можно. Внутри было пусто, светло, обворовано. Даже человеческие муляжи унесли. Остался только один. «Моя жена, – говорил старик, показывая на него. – Майне фрау». Иностранный он учил в детстве, в пыльной сельской школе. Теперь на острове стали появляться иностранцы, и чужой язык пригодился.

Поговорив с подругой, Жанна расстроилась.

– Лучше бы здесь мобильник не ловил. Лучше бы вообще не ловил!

Вспомнила горящее дерево.

Когда они ехали в машине, справа иногда появлялось море.

– Это море? – спрашивал Жан, отрываясь от ноутбука.

– Лужа, – отвечал водитель. – Море там, дальше.

Жанна на заднем сиденье доедала растаявший шоколад.

Потом достала мобильник, включила игру. Пингвиненок запрыгал по льдинам.

Они были во втором корпусе. Жан вдруг ушел куда-то. Появился Горбачев (они уже привыкли к нему, как к тени), схватил ее за руку:

– Стой, туда не ходи.

– Почему?

– Нельзя.

Тяжело дышал. Она попыталась выдернуться из его руки:

– Почему?

– Он оттуда не вернется, этот твой…

– Отпусти.

– Только туда не ходи. – Горбачев разжал пальцы.

– Что там?

– Ничего. Там ничего.

Жанна сделала шаг – туда…

– Стой.

– Ну что?

– Оставайся со мной. Спиртного в рот не беру. Целый остров наш. Детей сделаем. Тушенка есть, импортная. Американцы помогут, они мои кенты. А про него не думай, не будет твоим! Ферштейн?

Карта, куда попал его палец, была старой, а Жан хотел знать детали. Раскрыл ноутбук, проверил почту (первый раз после Николь), разгреб наслоения спама. Загрузил google. earth. Земной шар, приближение, Евразия, Азия, еще приближение, Средняя Азия. Черная лужица Арала. Приехали. Остров Возрождения. Покружил над островом, то приближаясь (реле на себя), то поднимаясь (от себя). Какие-то строения. Биолаборатория. Еще что-то. Поднялся, достал из морозильника колу. Убрал обратно, вытащил банку пива. «Нет». Убрал пиво, снова достал колу, подержал под краном. Загрузил google, поиск на «остров Возрождения». Открыт в девятнадцатом веке, первоначально назывался островом царя Николая Первого. Взял потеплевшую колу, набухал в стакан, втянул пену. Дал поиск на «русский царь Николай Первый». Прочитал про русского царя, ничего особенного. Запил колой.

Все. Теперь он все знал. Можно ехать.

(Она подбегает к нему; он стоит в самом углу и рассматривает прикнопленную репродукцию.)