Эмили продолжала наблюдать за Одеттой и Джеем, а зависть тем временем продолжала прожигать ей желудок. Наконец она заставила себя расправить плечи и размять шею.

Зависть – это малодушно, – мелочная эмоция. Сильные не сдаются в ее объятия.

Они идут в бой.

Эмили еще раз осмотрела все три этажа здания, как делала на протяжении всей последней недели, не обнаружив никаких признаков присутствия Бастьяна. И ни намека на безрассудного новорожденного вампира, разгуливающего по комнатам «Жака». Никаких тел, от которых приходится избавляться под покровом ночи. Никаких свидетельств, что там, в темных углах, поджидают бессмертные, готовые обучить Бастьяна своим бездушным урокам кровопролития.

Если ее брат и впрямь восстал из мертвых, он бы уже проскользнул во мраке. В ту же ночь две недели назад, когда произошел инцидент в соборе, Эмили расставила своих оборотней-часовых по всем углам улицы рядом с парфюмерным салоном Валерии Генри, ибо это было единственным местом во всей Луизиане, где Бастьян мог бы заполучить для себя fetiche, талисман, созданный защищать его от дневного света.

Однако даже духа ее брата не появлялось возле этого салона.

Все говорило Эмили о том, что ее план сработал: у дяди больше нет живого преемника, которому можно передать свое наследство. Он был уничтожен руками его же племянницы, которую дядя бросил когда-то умирать.

Но тогда почему же Никодим не передал останки Себастьяна для захоронения в их семейном склепе? И почему Эмили до сих пор переживает?

Если Лука узнает, что она натворила, он скажет, что ей не о чем волноваться. Ее верный любовник скажет, что дядя достаточно умен и не стал бы нарушать мирное соглашение. Однако Эмили не могла рассказать Луке. Пока что не могла. Вероятно, он согласился бы, что ей давно следовало отомстить за свою трагическую смерть, однако он не одобрит ее методы. И наверняка разозлится из-за того, что она провоцирует Падших спустя десять лет перемирия и ставит под угрозу безопасность Братства.

В любом случае, что сделано, то сделано. И хотя у Никодима много недостатков, он никогда не изменял своим извращенным принципам. Он ведь наблюдал, как умирала она, и даже пальцем не пошевелил, чтобы спасти племянницу. Когда мать Эмили, Феломена, бросилась под солнце, он не спас ее от смерти и после не оплакивал ее.

Эмили хотелось верить, что Никодим не обратил Себастьяна в вампира.

Однако для ее брата делались исключения и прежде.

И пока Эмили не увидит своими глазами могилу Бастьяна под палящим солнцем Нового Орлеана, пока она не убедится, что он лежит под надгробным камнем и тело его гниет внутри, она не сможет отпустить свое беспокойство.

Завтра ночью она вернется. И послезавтра тоже.

Пока не узнает ответа на свой вопрос.

Картина, представшая перед Одеттой, была жизнерадостной.

Три юные девушки стояли за окном магазина, а свет заходящего солнца наполнял все вокруг. Приглушенный смех наполнял пространство, смешиваясь с шорохами распаковываемых посылок, коричневая бумага летела во все углы еще не приведенного в порядок нового помещения. Иногда среди этой суеты и суматохи показывался щенок корги, который, звонко тявкая, дергал оберточные ленты, пытался жевать выброшенную бумагу, а потом подкидывал ее в воздух и радостно повизгивал.

Изящная девица с личиком в форме сердца и яркими голубыми глазами – ее звали Филиппа Монтроуз – приняла деловитую позу: руки уперты в бока, бровки сдвинуты, незнакомая Одетте товарка с медной кожей и черными волосами, напевая себе под нос, бодро сновала за прилавком, разбирая коробки с лентами и пестрыми тканями. И хотя обе девушки были сосредоточены на работе, их глаза оставались напряженными, то и дело возвращаясь к бледной подруге, устроившейся в уголке и устало улыбающейся, несмотря на синяки под глазами.

Одетта вздохнула, продолжая наблюдать за этой мизансценой, стоя в тени навеса у здания через дорогу.

Селина выглядела куда лучше, чем неделю назад, когда Одетта тайком навещала ее в последний раз. Однако прекрасная юная девушка очень похудела, роскошные изгибы ее тела как будто истаяли. И она по-прежнему двигалась очень осторожно, морщась почти при каждом движении; на рану у нее на шее были наложены швы, а правая рука безучастно болталась сбоку.

– Прошло всего две недели, – раздался мужской голос за плечом у Одетты. – Подожди, пусть пройдет еще немного времени. – Шин Джейяк остановился рядом с ней. – Несмотря на свой внешний вид, она правда выздоравливает. Люди куда упрямее, чем нам порой хочется думать.

– Это ты расспрашивал про Селину в больнице на прошлой неделе? – пробормотала она.

Он ничего не ответил.

Одетта скривила губы, косясь на него.

– Мне сказали, что джентльмен, не пожелавший раскрывать своего имени, приходил узнать о здоровье мадемуазель Руссо. – И несмотря на то что в голосе Одетты проскользнула усмешка, ее черные глаза оставались добрыми. – Я даже не ожидала, что тебя будет так сильно волновать благополучие какого-то смертного, Джейяк.

– Она немало значила для Бастьяна. – Костяшки пальцев на его левой руке побелели. – И Найджел не имел права причинять вред, который причинил, ни одному из них.

Одетта сглотнула, чувство вины снова начинало просыпаться внутри нее.

– Это была не твоя вина.

– И тем не менее. – Он сделал вдох. – Она уже лучше спит?

– Ей до сих пор снятся кошмары. Санитар в больнице сказал мне, что она просыпалась с криками почти каждую ночь перед тем, как ее не выписали три дня назад.

Джей помрачнел:

– Никодим наложил на нее чары лично. Воспоминания не должны причинять ей беспокойство.

– Ты же слышал рассказы о солдатах, которые лишались рук или ног во время сражений, а потом все равно ощущали конечности после потери. – Одетта уставилась на Селину, когда та встала и подошла к Пиппе, чтобы помочь с посылкой, за что получила выговор от подруги за то, что таскает такие тяжести. – Может быть, она просто слишком многого лишилась, – закончила фразу Одетта.

Они оба повернулись, когда мальчишка пробежал мимо них, ветер растрепал уложенные складки юбки Одетты и подол пальто Джея. Громкий смех срывался с губ мальчишки, пока его друг несся следом за ним. Напевавшая себе под нос брюнетка за витриной на другой стороне улицы выглянула в окно, чтобы тоже взглянуть на происходящее.

– Нам лучше уйти, пока никто не заметил нашей любознательности, – проворчал Джей.

– Еще минутку.

Выражение его лица немного смягчилось.

– Разумеется. Сколько тебе угодно.

Одетта вскинула брови.

– Осторожно, mon cher grincheux[51]. В один прекрасный день я могу обвинить тебя в сентиментальности.