Я, наверное, завидовал больше всех и при любой встрече с избранными окатывал их своим презрением, говоря, что упыри проберутся в их дома под покровом ночи, украдут из постелей и скормят своему драгоценному Червю. Я довел Эдди до слез, чему был несказанно рад. Его выбрали, а меня – нет, и я ненавидел его за это.

До тех пор, пока через несколько дней сам не увидел сон.

Говорят, что он для всех разный. Мне казалось, что я вижу сон наяву. Я выбрался из постели рано утром, но было еще темно, и родители спали. Спотыкаясь, я направился в уборную; долго сидел на унитазе, ожидая, пока произойдет то, чего от меня настойчиво требовал организм, но оно все никак не происходило. Помню, как слишком серьезно переживал по этому незначительному поводу. Ситуация меня очень пугала, и я воспринял ее как знак того, что скоро умру.

Я вышел из уборной и направился в спальню родителей, чтобы сообщить о приближении моей неминуемой кончины. Тогда, во сне, я знал, что они посмеются надо мной, и возненавидел их.

А затем почувствовал в животе острую боль, упал на колени, и меня начало тошнить личинками и червями. Их было много. Они не кончались, с каждым болезненным спазмом извергались из меня и шлепались на пол, извиваясь в крови и слюне. Всё шлепались, и шлепались, и шлепались. Когда я смог встать, все тело ощущалось сморщенным, смятым и пустым мешком. Я рухнул на пол и обессиленно пополз обратно в свою комнату.

Утром, как обычно, я спустился к завтраку, и пока папа суетился на кухне, разыскивая ключи и шляпу, а мама стояла, прислонившись к столешнице с сигаретой в руках, я рассказал им, что видел сон, о котором все говорят.

Они оба замерли. Мама посмотрела на меня и спросила:

– Ты уверен, что это тот самый сон? Что ты видел? Что он значит?

– Они устраивают ярмарку. Я должен на нее пойти.

Все было, конечно, странно: я не видел во сне никакой ярмарки. Но знание прочно засело в голове. Таков путь Червя.

– Какая еще ярмарка? – спросил отец. – Нет у нас никаких ярмарок.

– Уормкейки, – ответил я. – Уормкейки устраивают ее в своем особняке.

Родители переглянулись.

– И они пригласили тебя во сне? – спросил отец.

– Не то чтобы пригласили. Червь сказал мне, что я должен прийти.

– Это повестка, – сказала мама. – Именно об этом говорила Кэрол. Приказ.

– Черта с два, – сказал отец. – Кем они себя возомнили, эти уродцы?

– Я должен пойти, пап.

– Ты ни черта им не должен. Никто из нас не должен.

Я заплакал, потому что не мог и помыслить о том, чтобы проигнорировать сон. А еще потому, что почувствовал знакомый спазм и испугался, что изо рта снова полезут личинки. Мне казалось, они извиваются внутри, прогрызают путь наружу через давно мертвое тело. Я не знал, как донести до родителей то, что знал сам: Червь опустошил меня и предлагал наполнить снова. Отказаться от его предложения значило прожить остаток жизни как пустая телесная оболочка.

Слезы полились градом, омывая раскрасневшееся лицо, щеки горели, а всхлипы вырывались слабым шипением. Мама бросилась ко мне и крепко обняла, шепча на ухо то, что обычно в таких случаях говорят мамы.

– Я должен туда пойти, – повторял я. – Я должен пойти, должен. Я должен.

* * *

Я смотрю на профили детей, обративших свои маленькие лица к дяде Дигби как подсолнухи к солнцу, и пытаюсь представить себя на их месте много лет назад. За окном пылает закат, над заливом сгущается тьма. Свет в стеклянном куполе дяди Дигби освещает зеленый раствор, и его бледное мертвое лицо окружает розовый нимб.

Должно быть, я видел ту же картинку, когда сидел на стуле в окружении других детей. Но этого я не помню. Помню только страх. Скорее всего, я смеялся над шутками, как и все остальные.

Черепушка – это в каком-то смысле вышибалы. Суть игры не в том, чтобы обойти других и наслаждаться победой, а в искусственном отборе.

Похоже, Джонатана Уормкейка история больше не интересует. Его внимание приковано к темнеющей воде за окном. И хотя ее имя еще не прозвучало, образ Девушки Орхидеи тенью навис над всей историей. Интересно, причиняет ли ему это боль? Скорбь для упыря – слабость. Они презирают скорбь. Скорбящим в их мире места нет. Я смотрю на твердый чистый изгиб его черепа и пытаюсь понять, что происходит внутри.

* * *

– Они были смышлеными маленькими упырями, – говорит дядя Дигби, – а потому держались в тени. Не хотели, чтобы кто-то их заметил. Если прищуритесь, то вряд ли сможете отличить ребенка упыря от человеческого. Да, это правда, они бледнее, более худые и, присмотревшись, легко заметить, что их глаза похожи на маленькие пустые черные дыры. Но только присмотревшись. А на ярмарке никто не присматривался. Слишком многое нужно было успеть увидеть. Так что Уормкейк и его друзья незаметно проскользнули в толпу и бродили везде, где хотели.

Разноцветные полосатые палатки, небольшие будки с играми, загоны со свиньями и ослами, запахи сахарной ваты, фритюра и навоза – все это было для них ново и удивительно. Но больше всего их поразили пребывавшие в веселом возбуждении люди: они прогуливались по ярмарке, бегали, обнимались, смеялись и хлопали друг друга по плечу. Некоторые даже прижимались друг к другу губами в ужасающем человеческом поцелуе.

Дети заливаются смехом. Он еще слишком юны, и сама идея поцелуя для них нелепа.

На ярмарке было много малышей, таких, как они, и таких, как вы. Они роились словно голодные мухи, бегали от палатки к палатке и стояли в очередях, источая столько дикой энергии, что казалось, вскоре по их волосам побегут разряды.

И видеть людей в таком состоянии было тревожно. Казалось, они всё глубже погружаются в безумие. Ведь упыри привыкли видеть их совсем другими: тихим, покойным лакомством в деревянном ящике. Наблюдать за живыми – все равно что наблюдать, как маленький червячок превращается в прекрасную муху, только чуть менее волнительно, поскольку людское зрелище было шумным и уродливым.

Одна малышка поднимает руку. Кажется, она рассердилась. Когда дядя Дигби замечает ее, она говорит:

– Мухи совсем не прекрасные. Они противные.

– А я думаю, что противная ты, – парирует дядя Дигби. – Скоро в твой животик набьются тысячи мух, и они будут откладывать свои яйца и делать личинок, а еще испражняться твоей съеденной плотью, высосав из нее все соки. Так что тебе стоит следить за своим маленьким грязным ртом, дорогая.

Девочка начинает потрясенно рыдать, в то время как другие дети молчат или грустно посмеиваются.

В первый раз, с тех пор как начался рассказ, Уормкейк решает вмешаться.

– Дядя Дигби, – укоряет он.

– Мне очень жаль, – отвечает дядя Дигби. – Милые дети, пожалуйста, простите меня. Сегодня чудесная ночь. Давайте вернемся к нашей истории, хорошо?