не налюбуешься прямо. Туман рассеялся, небо прояснилось, и из густой сини выныривали осенние звезды. Город смотрелся праздничным, будто живой водой умытый, блестели от влаги дома, кротко мерцали витрины. И в душу Ивана вошла ясность после только что закончившегося собрания. Хотелось с легким сердцем побродить одному, вдохнуть озона. В сотне метров от проходной его дожидался взбудораженный Пенчев.

— Наша взяла, Пенчев, — расцвел улыбкой Палиев, — и решающим был твой удар. Как же ты отважился явиться? — Иван отстранился и восторженно заглянул тому в глаза.

— Мне и самому невдомек, — смутился Пенчев. — Ночь целую глаз не сомкнул, лежу, жизнь свою в памяти перебираю. Всю, до последнего дня перелопатил, обмозговал, и открылось мне, что не смогу я стать подлецом, не способен сподличать и на собрание ваше не прийти. Одно у меня достояние — совесть, — сказал я себе, — если и ее отнять, жизнь смысл потеряет. Ведь тогда детишки мои рано или поздно осознают, что я слабак, предатель, и презирать меня станут, а то и — еще горше — пойдут по моим стопам. Чего ради? Без цели что за жизнь у человека, как же не подавать пример, не оставлять по себе добрый завет? Со сволочью якшаться? Выйдет человеку срок, станет он итог подводить — должны быть у него хорошие дела за душой, если нет почвы под ногами, то и в небо не взглянешь. Я и собрался с духом… Так и ты мне пособил: пришел вчера вечером, пешком, отыскал на краю света. Смотри, — сказал я себе, когда ты уехал, — свет не без порядочных людей, и рассуждают они, как ты… И я как в омут! И квартиру — к черту, и все-все… Истину некому открыть, кроме меня, я должен защитить человечество от таких, как Баев и этот сопляк. И я почуял свободу, Палиев, в душе — покой, а квартира — пускай ее, ни мне, ни тебе ее не видать.

— Баеву — амба, — взял его за локоть Иван и повел вдоль улицы. — Наш парторг это дело взял на контроль лично и протокол отнесет, куда надо, сам. А собрание — уже прецедент. Я думаю, нет, я уверен, что за месяц максимум и твое дело утрясется, и мое. Мы право наше реализуем, пойми, Пенчев, мы жизни хозяева, и дома все для нас строят…

— Думаешь? — Пенчев смотрел на него с неизъяснимой надеждой.

— А как же! — обнял его за плечи Палиев, а тот засмущался и часто-часто заморгал.

— Знаешь, Палиев, будь в эту историю не ты замешан, а другой, ему я, может, и не дал бы веры. А в тебе, как поточнее бы выразиться, уверенность. Откуда, а, Палиев? Ты ни минуты не сомневался в своей победе над этими типами и сейчас не теряешь надежды, что доведешь дело до конца.

— Как знать, Пенчев, как знать, — Палиев и сам призадумался. — Складываю и думаю, все оттого, что я из людей, в которых жива вера в главное… Да проиграй я вчистую — вначале так и складывалось — я бы все-таки верил. Так уж я устроен, что смотрю вперед, вижу перспективу…

— Может, ты и прав, — усмехнулся Пенчев и вдруг предложил: — А то давай к нам в гости? Есть ракия, посидим, поговорим… Поедем, нет? — удерживал Ивана за руку Пенчев, но тот отрицательно покачал головой.

— В другой раз, у меня дочурка пятимесячная хворает, а я этими битвами и собраниями жену, по-моему, довел.

— Коли такое дело — беги, — улыбнулся тот сочувственно. — Но мое приглашение остается в силе: жду в гости, заходи, поговорим.

И он пошел, Палиев провожал его взглядом, и тонкий силуэт напомнил ему очертания птицы — хрупкая, взъерошенная, вот-вот взлетит…

Братьями они были с Пенчевым, братьями по духу, по судьбам, и в этот момент Иван любил его крепче кровного брата. Пенчев оказался человеком надежным, верным, а, положа руку на сердце, можем ли мы с вами всегда этим похвалиться? Кто пойдет на такой поступок, который совершил он, просто во имя идеи, во имя истины, из-за чего на первый взгляд? Из-за какой-то характеристики. То-то и оно: по этому поводу разыгралась целая трагедия, как принято говорить, гражданского звучания. История наша обрела новые измерения, разбудила народ в таксопарке, дойдет и в верха.

Так вот рассуждал Палиев по пути домой, шел и рассуждал. Ему и в голову не могло прийти, что история с характеристикой получит продолжение, да еще какое…

XII

Когда Палиев вышел к своей скворечне на дальнем конце Барачной, первое, чему подивился, — приглушенный свет в окне, будто абажур накрыли газетой. «Это еще зачем?» Он невольно ускорил шаг, и к чувству торжества примешалось беспричинное беспокойство, словно сердце начали сдавливать в тисках. «Что там у них приключилось?» На едином дыхании одолел разбитую лестницу, ворвался в комнату и застыл посередине.

Жена встретила его встрепанная и побледневшая, глаза ввалились, горят как в лихорадке. Но хуже было другое: лампа вправду была увита газетой, а под ней на кроватке прерывисто дышала его дочурка, и лобик ее пылал.

— Что с ней? — Палиев шагнул к ребенку, но Илиана так на него глянула, что он инстинктивно попятился.

— Ах, что с ней! — Голос жены был чужим. — Вирусная бронхопневмония, что с ней…

— Когда началось? — одурело спросил Палиев, жена смотрела на него невидящим взглядом.

— Знать бы, когда, я б расстаралась, за тобой побежала, передала бы! Да тебя днем с огнем не сыскать! Все ты занят, забот — полон рот, а единственной дочке — ноль внимания. Явился, брякнул, что квартиру не дали, и снова умотал, а сейчас у него еще нахальства хватает вопросы задавать…

— Врача вызвала? — перебил ее Иван, упал на колени у кроватки и опустил ладонь на детский лобик.

— Вызвала, догадалась!

— Ее нужно срочно в больницу! — Иван вскочил.

— Никаких больниц! — ощетинилась она. — Все забито гриппозными детьми, нет мест, там ей станет хуже, — врачиха сама сказала, она выписала лекарство, на читай, — Илиана швырнула рецепт ему в лицо, — оно дефицитное, ясно тебе, нет его нигде, а спасти только оно может.

— Я достану! — Палиев поднял рецепт и уже открыл дверь, но жена загородила ему дорогу.

— Нечего никуда ходить! Лекарство я нашла! Достанут. Без тебя. А ты подпиши!

Она выдернула из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и протянула мужу, тот развернул его и глазам не поверил. Характеристика на Ицу! Идеальная характеристика, писанная Илианой собственноручно, в самом низу выведено его имя, оставлено место — знай подписывай…

От неожиданности Иван плюхнулся на кроватку в ногах у дочурки и тупо уставился на листок.

— Что это?

— Разуй глаза! Характеристика Георгиева!