давало возможность беспрепятственно предаваться собственным мыслям и чувствам. Вот и сейчас, ополаскивая чашку, она обдумывала недавний разговор с Полевым. История побега его друга Семена из плена настолько впечатлила Марусю, что перед ее глазами снова и снова прокручивались леденящие душу кадры: вот изможденные до предела люди долбят кирками мерзлую землю, греют руки о железную кружку с кипятком, сидя на гнилой соломе, бредут по улице, с тревогой прислушиваясь к вою сирены… А вот один из них из последних сил бежит по кривому узкому переулку, спасаясь от ожидаемой погони, и его сердце бешено колотится, вырываясь из груди…

В этот момент кто-то сзади взял Марусю за плечи. Оглушительно взвизгнув, она схватилась за стоявшую рядом на плите сковородку.

– Митька! Напугал, чертенок! А если б я тебя с перепугу сковородкой огрела?!

– Сама бы потом и лечила, – хихикнул довольный произведенным эффектом Митька Кузнецов. – Марусь, а ты здорова визжать! Любой из девчонок в нашем классе сто очков вперед дашь!

– Сомнительное достоинство, – хмыкнула Маруся, – но ты лучше судьбу, то есть мою выдержку, не испытывай, ладно?

– Ага, – подозрительно легко согласился Митька.

– Ну, рассказывай, как дела, что нового? Что мнешься? Двоек много нахватал?

– Не-а, – видно было, что Митьке очень хочется что-то ей рассказать, но он по каким-то причинам колебался. Наконец желание поделиться победило. – Марусь, а ты никому не скажешь?

– Могила! – торжественно пообещала Маруся.

– Я видел его…

– Кого?

– Призрака. Ну, на развалинах, – пояснил Митька в ответ на непонимающий Марусин взгляд.

– Призрака? И… как он выглядит? – Маруся закрутила кран и вытерла руки полотенчиком.

– Ну как… обыкновенно, – пожал плечами Митька. – В форме этой, как ее… в немецкой.

Можно было подумать, что он в своей жизни перевидал уже тьму-тьмущую призраков. Одним больше, одним меньше, делов-то!

– Призрак в немецкой форме? Мить, хорош сочинять!

– Ничего я не сочиняю! – обиделся Митька. – Вадька говорит, его бабка, когда еще жива была, рассказывала, что по ночам из подземелий выбирается наружу убитый немецкий офицер. И бродит, бродит… Его тридцать лет назад там, в подземелье, лопатой зарубили, вот ему с тех пор под землей и не сидится!

– Ужас, – сказала Маруся.

– Та не, он не такой уж и страшный, – заверил Митька. – Мы с пацанами, правда, издали его видели, близко не подходили…

– Какая каша у тебя в голове, Митя! Немецкий офицер, убитый лопатой, надо же! Выбирается из подземелья! И где, интересно, вы его видели?

– Так на развалинах же! На развалинах за парком, недалеко от госпиталя твоего! Пацаны рассказали, что еще летом засаду на призрака устраивали, но летом там в засаде не высидишь.

– Это еще почему?

– Пацаны жаловались, что там комарья много, и злющие такие, только сунься – до смерти закусают!.. Так, ладно, я пошел, мне еще надо это… уроки доделать, вот! Смотри, о призраке никому не рассказывай, ты слово дала!..

Ох, Митька, Митька. Митькин секрет, невзирая на всю его завиральность, Марусю озадачил. Она, конечно, знала место, о котором он говорил. К слову, это были развалины того самого костела Святой Анны, около которого, как следовало из рассказа Полевого, в последние месяцы войны закапывали какие-то тяжелые ящики. А если допустить, что эти развалины действительно связаны с какой-то тайной?

Хорошо, но откуда там взяться… комарам?

Утерянные архивы, тайные лаборатории, в которых изучались магия и оккультизм, зарытые в землю несметные сокровища, сверхсекретные коды доступа… Ивану Трофимовичу нужно романы писать – на таком-то богатейшем материале! Или мемуары. Или и то, и другое. Надо ему посоветовать, думала Маруся, сидя вечером со спицами и клубком пряжи под любимым оранжевым торшером. Перед тем, как взять в руки вязание, она долго любовалась разложенными на диване фотографиями, которые наконец-то забрала из фотоателье. Фотограф Василий Ионович Гвоздарев не преувеличивал, Маруся на его фото получилась превосходно. Взгляд, улыбка… Глаз не оторвать! Самой Марусе казалось, что лучше, чем в жизни. Несколько снимков оказались не черно-белыми, а с коричневым оттенком – кажется, этот цвет называется «сепия». Папа как-то учил Марусю тонировать фотографии: они строго по рецепту из справочника смешивали реактивы, делали раствор и вымачивали в нем готовые отпечатки, добиваясь нужного оттенка… Тонированные фотографии понравились Марусе даже больше: сепия придавала снимкам особый шарм. Папа и мама с бабушкой наверняка будут очень довольны.

Процесс вязания бордового свитера продвигался, но медленнее, чем хотелось бы, пока связана лишь половина спинки. С другой стороны, зима еще только началась, поэтому торопиться особо некуда: похвастать обновкой Маруся точно успеет.

Рассказ Ивана Трофимовича о его друге по-прежнему не выходил у нее из головы. Какого все же чрезвычайного напряжения сил и духа требовала от людей война! Чем больше об этом думаешь, тем больше ценишь собственную спокойную мирную жизнь, тем лучше понимаешь, почему бабушка к маминому «главное, чтоб все были живы и здоровы» часто прибавляет «и чтоб не было войны». В годы Великой Отечественной Марусин папа был подростком, мама – ребенком, бабушка пережила эвакуацию, другая бабушка умерла в блокадном Ленинграде. Оба дедушки погибли на фронте – один под Сталинградом, другой под Прагой. По семьям всех без исключения Марусиных друзей и знакомых война тоже прошлась катком. Слушая скупые рассказы родных о военном лихолетье, Маруся часто задумывалась: «А я смогла бы все это выдержать?» Трудный вопрос…

Люди такое пережили и выстояли! Поставили на ноги детей, не растеряли оптимизма и вкуса к жизни. А может, потому и не растеряли, что им есть с чем сравнивать. А Марусины сверстники? Им бы жить да радоваться! Так нет же, суетятся из-за ерунды, гоняются за химерами, вечно чем-то недовольны, портят друг другу настроение мелочными придирками…

Марусины мысли, описав большой круг, снова вернулись к Воронову, чтоб ему долго икалось! Тут не то что к секретной лаборатории – к человеку ключик никак не подберешь. Уже, казалось бы, подобрала, приоткрылась дверка – ан нет! Захлопнулась снова. И на все попытки один ответ: нет доступа, нет доступа… Сказать, что ли, завтра Андрею, что она на него уже не сердится и хочет, чтоб все было как раньше? А получится ли «как раньше»? Сегодня Колышкина, завтра еще какая-нибудь… Андрей никогда не останется без женского внимания. А она, Маруся, каждый раз, когда на горизонте замаячит очередная Марго, будет терзаться и мучиться. Оно ей надо?

Распереживавшись, Маруся сбилась со счета петель. Ну вот, теперь последний ряд мягкого и приятного на ощупь бордового полотнища придется переделывать. Ей вдруг пришло в голову, что схема вязания – тоже своего рода код. Определенная последовательность символов – крестиков,