потом, когда, наконец, я увидел их встречу на «Блюдечке», в старинном кремлёвском сквере, надо было продумать, как подобраться к Целеру, «случайно» заговорить с ним, войти в доверие. Игра, игра… Но в результате — я нашёл такое сокровище, встреча с которым оправдала всё!

— Что там было? — в исступлении простонал Бэзил.

— Я ходил к нему всего лишь несколько раз и составил только общее представление. Но и этого было достаточно. Там, в тёмной комнате, тесной от спрессованного времени, таились на полках старинные мистические трактаты, Священное Писание в разных переводах, и, что самое удивительное — бо́льшая часть этих книг была не отпечатана свинцовыми литерами, а переписана от руки! Но я не вчитывался ни в каббалистику, ни в западный мистицизм, ни в богословие восточных отцов. Не было времени. В основном мы говорили о Великой коломенской хронике — «Книге Смарагд».

— Ага! Значит, ты видел подлинник?!

— Ну как тебе сказать… Подлинник… Пожалуй и так, если подлинником можно считать рукопись рубежа XIX–XX веков. В любом случае это был тот манускрипт, из которого делал выписки Митяй, и на основе которой я создал вот эту Чёрную «Книгу лесов». А «Книга Смарагд» была толстой тетрадью в кожаном переплёте, снаружи которого вытиснен был треугольник с надписью кириллицей: «Илионъ». Один из семи знаков Братства Святого Кирилла Иерусалимского.

— Погодите — вмешался я в разговор, (у меня даже пальцы стали дрожать). — Погодите… Илион… но почему всё же Илион? неужели только из-за «Истории Троянской»?

— Август, я не могу ответить вам с абсолютной точностью. Ясно, конечно, что дело здесь не в одном старинном манускрипте. Здесь должен быть символический смысл, но какой — об этом лишь догадываться можно. Судя по обмолвкам Целера — это очень архаическая идея, восходящая ещё ко временам Иоанна Грозного. Вы помните, как он разглагольствовал о происхождении царской власти на Руси от Рима?

— А! — завопил я. — А ведь Рим-то основали троянцы!

— Вот именно. Во всяком случае, это утверждал Вергилий. А он на Западе почитался едва ли не наравне с евангелистами. Насколько средневекова эта идея на коломенской почве — сложно сказать. Может быть, коломенцы додумались до неё только в XVIII веке; время тогда способствовало полёту фантазии. Но вполне возможно, что это действительно очень древнее предание. Но почему вас так волнует именно этот вопрос?

— Да ведь я пишу книгу о Трое.

— Вы?! Да-а… Признаться…

Помолчали. Открылась ещё одна бутылка, закипело вино. Бэзил помялся, а потом спросил у меня с какой-то удивительной деликатностью:

— Слушайте, юноша, а что вас потянуло на такой несовременный сюжет, если откровенно?

— Если бы я знал! О боги, за что мне такие мучения?!

— Мой бедный юный друг… — вздохнул Марк. — Вы пали жертвой коломенского даймона… Коломенский воздух отравил вас! Средиземноморская соль пронизывает его, как радиационное излучение. Боюсь, что вы — мутант, мой дорогой. Вы за собой не замечали никаких странностей?

— Оставь парня в покое! — рявкнул Бэзил.

— Значит, так оно и есть, — погрустнел Марк и с отвращением огляделся вокруг. — Бедлам!

Виола, Ирэна и Фома при этом как-то стыдливо опустили глаза. — Я-то думал, что кроме Бэзила и меня вы — третий нормальный в нашей тёплой тесной компании. А на деле-то всё оказывается наоборот. Что нам делать, Бэзил? Кому передавать «Смарагд»? эти две кукушки чужие мысли читают, этот псевдохристианский аскет предвидит будущее… Оказывается, и Август туда же.

— Да ладно вам, Марк! — махнула рукой Ирэна. — Вы думаете, нас в психушку посадят? Не посадят. Мы же с Виолой всё насквозь видим, а Фома всё чувствует заранее, что же мы — не сможем замаскироваться под нормальных? Чушь! Вот с Августом, конечно, сложнее… Ну ничего, мы его подлечим, травками отпоим, через неделю он будет как огурец — от обычного ничем не отличишь!

— Илион… — простонал я.

— Бедный вы, бедный… — посочувствовал Марк. — Ну что ж, раз вам это так необходимо, я постараюсь ничего не пропустить…

…Митяй «купил» хироманта Холопьина, а потом и Целера — на старине. У него было обаяние, способность слушать, знания, наконец. Так он вошёл в круг Хранителей, и я следил за ним по случайным проговоркам. А потом я и сам познакомился с Целером и узнал всё не хуже Митяя. У нас со стариком заключился молчаливый союз; Митяй, конечно же, не знал, что и я тоже — посвящённый. И мы частенько встречались со стариком в уютном сквере на «Блюдечке». Целер сидел на лавочке, глядя на Москвареку, на заречный Бобренев монастырь, чертил тростью на песке мистические знаки и мы говорили о старине.

И выяснилось вот что.

Существовало на рубеже XV–XVI веков некое книжное собрание, так называемая Государева Либерея или, как её ещё называли — Библиотека Иоанна Великого. Самое прямое отношение к этому собранию имели русские филэллины, а также обрусевшие греки, принесшие сюда, на Русь, заветные книги. Думаю, не обошлось и без еретиков, так называемых «жидовствующих», которые увлекались каббалистикой, но вынуждены были держать свои «знания» в тайне. Я раньше думал, когда молокососом был, что все эти рассказы о Библиотеке — чушь.

Ан нет! Была тайная Либерея.

Были три сундука с книгами, были кивоты для драгоценных томов, были ко́робы для свитков, хартий и столбцов! Были — и я знаю это не по рассказам Митяя. Я сам держал эти вещи в руках…

Стало тихо. Подошла Ночь и заглянула в окно. Молчал осаждённый акрополь. Марк закрыл лицо и сквозь сплетённые, словно корни, смуглые пальцы зазвучал его голос:

— Сколько там было Тетраевангелий, отпечатанных ещё в XVII веке, сколько написанных от руки… Одно из них до сих пор стоит у меня в глазах: плотный пергаме́н, испещрённый фантастическими заставками: драконами, причудливым зверьём, загадочными фигурами. Листья и геометрический орнамент сплетались в невероятный узор, мерцала киноварь, золото, голубые и белые краски. И чудесные миниатюры — символы евангелистов — открывали каждый раздел. Целер уверял меня, что это Андрей Рублев. Там были ветхие латинские и греческие книги, которые, казалось, развалятся от одного взгляда на них, и страшные Апокалипсисы и какая-то оторванная половина Апостола, переводы арабских трактатов, «Шестокрыл», Косма Индикоплов, обрывки из Талмуда, требники, литословы, «Астроло́г», несколько огромных томов хроник, летописей и хронографов — латинских и славянских; среди них — закованный в старую кожу и свинец «Коломенский хронограф», начинающийся почему-то с Сотворения мира и «Еллинский летописец», и громадная «История Троянская». Дайте вспомнить… Рукопись поистине грозная. Какой-то бронтозавр! Представьте себе, Август, фолиант, облачённый старым бархатом, настолько старым, что он потерял уже и структуру и цвет, и на