— Если вы попытаетесь туда сесть, — сказал офицер, — я вас застрелю.

Это мне в ту ночь следовало его застрелить. Это спасло бы десятки жизней.

— Мадам Астор! — крикнул я.

Она повернула ко мне красивое лицо в слезах. Я протянул ей «Спасение», которое она взяла двумя пальцами, прекрасными и дрожащими.

— Что это?

— Последние стихи Эмили Уоррен.

— Простите, мсье?

— Это молодая девушка, которой не нашлось места в шлюпке.

— Бегите за ней, здесь есть места!

— У нас нет времени! — кричал Лайтолер. — Отойдите, мсье! Шлюпка номер четыре, в море!

— Надо спасти эти стихи, — сказал я Мэдлин.

— Согласна, мсье. Я обещаю вам. Я спасу эти стихи. Я позабочусь о них, как если бы это был ребенок этой девушки.

К счастью, «Спасение» не было ребенком Эмили Уоррен — ночью Мэдлин Асстор потеряла тетрадь, о чем и объявила мне, отвратительная дура, на следующее утро на «Карпатии», которая пришла вылавливать выживших с «Титаники».

Дети. Они появились на погрузочной площадке, прижимаясь к родителям. Дети латышские, баварские, славянские, ливанские. С куклой, с маленьким мячиком, с деревянной игрушкой, с картонным чемоданом. Немногие из них кричали. Некоторые плакали. Большинство онемело от потрясения, от непонимания. Они не умели плавать. Они не умели говорить по-английски. Они ничего не знали. Они смотрели на своих родителей, а те отводили глаза. Это был верх безнадежности. Я пришел туда быстро. Не так быстро, как эти маленькие мальчики и девочки, но все-таки быстро.

Когда последняя шлюпка покинула «Титанику», я понял, что все эти дети, оставшиеся на борту, умрут, и решил умереть с ними.

Потом я передумал.