Засыпая, я слушала Вовкин бас:

– Надо уже пойти в бассейн… Что-то я поправился… Или в пиве ограничиться, может?.. Думаю, теперешняя конторка все-таки не для меня. Нет перспектив… Резюме разослать, что ли?

– Так что, тебе там не очень?

– Да, блин, Савенков этот тупой… Прямо супербосс. Два высших и все такое… Не пьет он, видите ли. Здоровый образ жизни. Да у меня папаня вон до сих пор не гнушается – и ничего: все ништяк! Тоже мне, интеллигентишка хренов! Я вчера хоть с бодуна, да все по контрактам порешал без него, а он, блин, приперся после перерыва и давай ходить вокруг стола, обнюхивать. Ну и что? Ну выпил я пивка в обед. Мозги-то не пропьешь, как говорится.

– Вовка, это хорошая идея насчет бассейна. И потом, я думаю, не стоит так прямо соскакивать. Место-то неплохое. У тебя же пока нет вариантов по работе, так ведь?

– Да что ты заладила, хоть когда-то начинай уже во что-нибудь врубаться. Я тебе говорю: не мое это место, не мое.

– Все может быть. Может, и так. Разошли резюме. Наверняка что-то лучше подвернется.

– Ладно, ладно, хорошо… Я сам все решу. Спим.

Обычная кровать обычных супругов со стажем: вместе только пятые точки. Только анусы смотрят глаз в глаз. Поза засыпания.

Ведь все прошло по плану… Откуда такая пустота?

Катькина кровать всегда стояла с моей стороны. Тусклый свет уличных фонарей слабо оттенял разметавшиеся по подушке золотистые кудряшки. В ночной тишине их можно было разглядывать до бесконечности: невероятная гармония закручивающихся вне геометрии линий, навевающая полный покой. Это как у японцев: красота в маленьком моменте бытия, крохотной частичке жизни, небольшая зарисовка, строчка хокку, которая не повторится уже никогда…

…Опять тот же сон, уже несколько лет подряд – дедушка сидит на скамейке около нашего старого деревенского дома, все те же глубоко врезающиеся в сознание детали: морщинки, след от ранения на высоком лбу, большие очки, правая дужка вечно сломана. Смешно. Будто это и не сон вовсе. Наверное, он и не умер. Точнее, конечно, он жив. Почему я раньше об этом не догадалась? Дед во сне всегда смотрит куда-то вдаль, через поле, но, как ни старайся, не поймешь, что разглядывает: впереди только свежевскопанное поле для картошки, за ним лесополоса, низкие серо-голубые облака, вороны сидят на проводах. Какая же это тоска. Вот он здесь, так близко – руки, худое тело, очки, старые толстые штаны на подтяжках. Все рядом, тихий голос – но его нет.

Невероятно, но его нет.

Следующий день прошел без приключений. Привычная беготня и, слава богу, трезвый вечер. Приемный покой намечался в субботу, по моему обычному расписанию. Дежурные терапевты находились в хирургическом корпусе, так как только тут был рентген-кабинет, УЗИ и свой ЭКГ-аппарат. Дежурство в прошлый вторник и правда оказалось вне плана: Семен Петрович не смог преодолеть начавшийся в выходные алкогольный марафон и поменялся со мной на среду. Хотя и к среде он тоже не был в форме. И даже к четвергу. Но оставаться еще на один день я уже не могла.

В отличие от отделения в приемном покое дедовщина соблюдалась свято: все выходные и праздники строго являлись участью молодняка. Исключение составляли оперирующие демоны, дежурившие всегда по трое. Из соображений безопасности для собственной задницы заведующие всегда ставили кого-нибудь опытного на каждое дежурство.

Отработав в приемнике уже три года, я хоть и была еще в списках репрессируемых, но дверь приемного покоя перед работой открывала гораздо более уверенно, чем поначалу. Первые дежурства убедили только в одном: шесть лет в институте не научили ничему, кроме теории. Прибавьте к этому мой совершенно неподходящий для врача больницы «Скорой помощи» тощий блондинистый фасад. Каждое дежурство отнимало у меня два совершенно не лишних килограмма и остатки самоуважения. Самый верный барометр – это медсестры. Если слышишь за спиной шипение: «Вот бестолковая, тормозит» – все, это твой приговор. Только отчаянное сожаление о годах студенческой жизни поддерживало меня в этой адской мясорубке: поток колотых и резаных ран, ДТП, инфарктов, инсультов, пневмоний и перитонитов не прекращался ни на секунду, и самым неприятным для окружающих братьев по оружию было твое промедление. Предвзятое отношение коллег подпитывалось как неподходящей для врача внешностью, так и простым отсутствием опыта, потому недовольные взгляды за моей спиной не прекращались. Старшие коллеги старались держаться учтиво, но терпения хватало ровно до двенадцати часов ночи – чем больше всем хотелось спать, тем резче звучали окрики в мой адрес. Переломил ситуацию случай, произошедший через несколько месяцев после начала моих мытарств.

Как-то поздно ночью, в момент редкой тишины, я собралась было хоть ненадолго присесть, но как только в ординаторской закрылась дверь (точнее, в крохотной комнатке для дежурных терапевтов прямо в приемном отделении), послышался визг тормозов. Я прислушалась.

Не «Скорая», только вот к добру или нет, непонятно. Не выйду, пусть сестры сами зовут.

Скрип тяжелых железных дверей, голоса сестер, еще через три минуты в дверном проеме моей каморки показалась голова большой Люсинды, старшей по смене медсестры, ненавидевшей меня больше всех (имела на то полное право: за десять лет в приемнике такие желторотики, как я, только мешали ей работать).

– Елена Андреевна! На выход. Тут, наверное, по вашей части.

Не обращая уже внимания на презрительный тон и открытую без стука дверь, я поплелась в смотровую. Родственники привезли мужчину лет пятидесяти, за окном стоял криво припаркованный джип. Больной скрючился, сидя на каталке, и придерживал руками живот. Лицо, сморщенное в гримасу страдания, серое, в поту. Рядом стояли женщина в белом кашемировом пальто, вероятно, жена, и молодая пара лет по двадцать пять. Часы показывали около двух ночи, помощи ждать неоткуда: все врачи, кроме меня, дежурного терапевта, сидели по отделениям, и вытащить кого-либо в приемник стоило больших усилий.

Вдох и шаг. Навстречу неизвестности.

– Добрый день, что случилось?

– Сестричка, мы уже попросили врача позвать.

Как это уже надоело все-таки.

– Доктор – это я. Елена Андреевна меня зовут. Так что случилось?

Семейство явно теряло надежду на спасение, окидывая меня испуганными взглядами с ног до головы. Мужчина с трудом поднял глаза.

– Да вот, ехали домой из гостей, а тут посреди дороги как сдавило: все внутри печет. Невозможно, дышать нечем.

– Покажите, где печет.

Больной держал руку на нижней половине грудины.

– Давно болит? Сколько времени уже прошло?

– Да с полчаса, резко так схватило.

– Алкоголь не употребляли?

– Нет, я же за рулем.

Каждое слово давалось ему невыносимо тяжело.

– А раньше чем-нибудь серьезным болели? Инфаркты, давление, инсульты, язвенная болезнь, панкреатит?