Он умеет целоваться, и целуется удивительно! Губы у него теплые, мягкие… Чтобы возбудить Тэсс посильнее, он легонько прикусил ее губу, после чего она почувствовала его язык. «Уже поздно», — сказала она себе, к тому же выпила столько вина, что с трудом держалась на ногах; но вопреки обыкновению не хотелось ни о чем думать.

Нужно сохранять спокойствие, убеждала себя Тэсс, соблюдать некоторую дистанцию. Именно этого он ожидает. Он не ждет трепета, порыва страсти или излияний. Он не ждет мгновенной, как ее давние любовники, близости. Он хорошо знает женщин — или думает, что знает. А Тэсс для него неразгаданная загадка.

«Желание — знакомое чувство!» — думал он. Но чтобы оно охватывало вот так сразу, до потери пульса, — такого с ним не бывало.

Бен хотел ее сейчас, немедленно, страстно. В любом другом случае он, естественно, поддался бы своему порыву. Но сейчас, не понимая себя, отступил.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга.

— Это далеко может зайти, — проговорил наконец Бен.

— Да. — Она судорожно сглотнула, чувствуя холод цепочки от ключей.

— Не забудьте накинуть цепочку, ладно? До завтра.

— Спокойной ночи, Бен.

— Спокойной.

Он подождал, пока не услышал щелчок внутреннего замка, позвякивание цепочки, затем повернулся и пошел по коридору. «Далеко, очень далеко могло бы зайти», — вновь подумал он.

Он долго бродил по улицам, пока не очутился наконец дома, едва держась на ногах. В последние месяцы он понял, что перед сном ему нужно довести себя до изнеможения, иначе не уснет. Свет можно не зажигать: в квартире знаком каждый выступ. Как ни хотелось сразу лечь, он прошел мимо спальни выполнить последний долг. Комната рядом со спальней была всегда заперта. Он открыл дверь и почувствовал несильный запах цветов, которые он менял каждый день. Рядом с дверцей шкафа висела ряса, поверх нее, словно разрезая на две части, была накинута пронзительно белая епитрахиль.

Чиркнув спичкой, он зажег свечу, потом вторую, третью — до тех пор, пока на нетронутой поверхности затянутого материей алтаря не заиграли неровные тени.

На алтаре, в серебряной раме, стояла фотография молодой улыбающейся блондинки. Она навсегда останется здесь такой — юной, невинной, счастливой. Алые розы были ее любимыми цветами, и именно их аромат смешивался сейчас с запахом горящих свечей.

В рамки поменьше были вставлены тщательно вырезанные из газет фотографии трех других женщин: Карлы Джонсон, Барбары Клейтон, Фрэнси Бауэре. Сложив руки, он опустился на колени.

«А ведь их так много, — подумал он. — Так много! Это только начало…»

Перед Тэсс сидел мальчик, тихий, замкнутый, молчаливый. Он никогда не вертелся на месте, не смотрел в окно, а сидел на стуле с опущенными глазами, не отводя их от собственных коленей. Руки плотно прижаты к бедрам, пальцы тонкие, но суставы слегка деформированы из-за постоянного нервного постукивания. Ногти обкусаны до основания — признак нервного состояния. (Некоторым здоровым людям свойственно постукивать костяшками пальцев, обкусывать ногти, жевать губы.)

Он старался не смотреть на разговаривавшего с ним доктора. Каждый раз, когда удавалось поймать его взгляд, Тэсс чувствовала маленькую победу, но в то же время ей становилось больно, так как почти ничего не могла прочитать в его глазах: он очень рано научился все скрывать и уходить в себя. Но когда все-таки такой редкий случай выпадал, она читала в глазах обиду, не страх, а именно обиду, и еще что-то, похожее на скуку.

Жизнь жестоко обошлась с Джозефом Хиггинсом-младшим. Поэтому ему не хотелось рисковать и подставлять себя под новый удар. Когда взрослые предлагали ему поиграть во что-нибудь, он предпочитал одиночество и молчание, несмотря на то, что он был совсем еще мальчик.

Тэсс эти симптомы были знакомы. Отсутствие внешних воздействий, отсутствие мотивации, отсутствие интереса к чему-либо — полное отсутствие.

В ее задачу входило отыскать каким-нибудь образом ниточку, потянув за которую, можно было бы заставить его думать сначала о себе, а потом — об окружающем мире.

Он был не настолько мал, чтобы играть с ним в игры, и слишком юн для общения с ним, как со взрослым. Впрочем, она пробовала и то и другое, но ничего из этого не вышло. Джо Хиггинс твердо занял среднее положение. Отрочество не просто поставило его в затруднительное положение, оно сделало его несчастным.

На нем были джинсы, хорошие джинсы из прочной ткани на мягких подтяжках, и серый бумажный свитер с забавной черепашкой на груди. На ногах добротные новые спортивные туфли на толстой подошве. Русые волосы недлинными прядями обрамляли его худощавое лицо. На вид обычный четырнадцатилетний паренек, но это только видимость. Внутри у него — целый лабиринт переживаний, ненависть к самому себе и горечь, к истокам которой она еще не приблизилась.

Скверно, что вместо того, чтобы сделаться доверенным лицом, она в его глазах видится еще одним взрослым. Как бы ей хотелось, чтобы он взорвался, закричал или хотя бы заспорил с ней! Тогда она сразу почувствовала бы наступление улучшения. Но в каждой из встреч он всегда был вежливым, замкнутым и не больше.

— Ну, как у тебя дела в школе, Джо?

Он даже не пошевельнулся, словно боясь выдать свои чувства, которые он упорно скрывал.

— Нормально.

— Нормально? Мне казалось, что постоянно менять школы — очень неприятно, что перейти из одной школы в другую непросто. — Она была против его перехода и всячески отговаривала его родителей от такого решительного шага на данном этапе лечения. В ответ они только твердили: «плохое окружение». Им хотелось оторвать его от тех, кто приучает сына к алкоголю, балуется наркотика ми и заигрывает со всяким оккультизмом.

Добились они одного — мальчик еще больше отдалился от них и стал еще сильнее сомневаться в себе. Дело было не в окружении, которое якобы подталкивало Джо к этому, а в его собственной, все углубляющейся депрессии и желании найти ответ, тот самый ответ, который никто не найдет, кроме него самого.

Не находя больше травки в его туалетном столике и не ощущая запаха спиртного, родители решили, что сын выздоравливает. Они не видели — или, может, просто не хотели видеть, — что ему, напротив, становится хуже: он научился скрывать свои переживания в себе.

— Вообще-то в новой школе может быть и интересно, — продолжала Тэсс, так и не дождавшись ответа, — но быть новичком всегда трудно.

— Подумаешь, великое дело, — пробормотал он не поднимая глаз.

— Рада слышать, — сказала она, хотя точно знала, что он врет, — в твоем возрасте мне несколько раз пришлось менять школу и каждый раз было страшно до смерти.

Он впервые поднял голову и посмотрел на нее недоверчиво, но с интересом. У него были темно-карие глаза. В его возрасте они должны быть жизнерадостными; на самом деле взгляд его был настороженным и подозрительным.