не могла уже оставить отца так просто, вдруг. Выпятив худую грудь, он пошел вслед за Онисимом.

Когда мы втиснулись в низкий и тесный киоск, где было еще более душно, чем на улице, там уже сдували с кружек пену четверо мужчин. Онисим потирал руки у прилавка, вкрадчиво говорил:

— Я прошу тебя, хорошая, налить две кружки. Чтоб, как по законам советской торговли, пена, цирлих-манирлих, клубилась в пределах нормы… И еще попрошу тебя, хорошая, налить в чистый стакан холодного «боржоми».

— У меня все стаканы чистые, — прорычала «хорошая».

Подвинула кружки рывком, без всякого уважения. Пены в них — ровно половина. Онисим заморгал глазками — наивный ребенок, — ладонью отстранил свою кружку:

— Богато жить будешь, хорошая.

— Уж конечно не бедно, — посмотрела на старца, как плюнула.

— На казенных харчах, — пояснил Онисим.

— Ты, видать, пробовал?

— Все пробовал, хорошая.

— Понаехало вас, бродяг… Куда милиция смотрит? — «Хорошая» нагнулась, взяла из ящика зеленую бутылку без этикетки, поставила на прилавок.

— Это «боржоми»? — спросил отец.

— Что же еще? — Она развела руками. — На стаканы не продаю. Хочешь, открою бутылку.

— Открывай, — сказал отец.

Пить мне хотелось ужасно. После вчерашней выпивки я не держал во рту даже глотка воды. Поэтому, не дожидаясь результата поединка Онисима, я поднос к губам кружку и стал жадно пить.

Отец, наоборот, вначале понюхал стакан. Сделал глоток, сказал:

— Это не «боржоми».

— Как не «боржоми»? — позеленела «хорошая».

— Не может быть, чтобы в этой воде были катионы: литий, натрий, калий, аммоний, магний, кальций, стронций, барий, железо. Кроме того: хлор, бром, йод, сульфат, бикарбонат…

«Хорошая», ошарашенная познаниями отца, засуетилась. Подумав, быть может, что имеет дело с крупнейшим специалистом по части безалкогольных напитком, сказала, оправдываясь:

— Вот накладные.

В накладных минеральная вода значилась как «боржоми». Но отец настаивал, что ящики перепутали:

— А на железной дороге случается, что груз весом в сорок семь тонн, ценой в двести двадцать четыре тысячи пятьсот одиннадцать рублей отправляют в противоположный конец страны, что в конечном счете вызывает непредвиденные затраты…

«Хорошая» ошарашенно кивала.

Пена в кружке Онисима успела осесть, и продавщица, уловив укоризненный взгляд старца, безропотно долила пиво в его кружку, на этот раз явно больше нормы. Онисим благостно вздыхал и улыбался.

…Козу мы не купили. В углу рынка, возле развалин портового жилого дома, которые лишь этой весной начали расчищать, существовал так называемый «животный ряд». Продавали там молодых поросят, кроликов, гусей, кур, уток, коз, а иногда — крайне редко — даже коров.

Мы с Онисимом выпили все же по две кружки пива, чтобы заменить тарелку супа, и потому пришли на рынок в хорошем настроении. Отец же после инцидента с «боржоми» был мрачен и взвинчен. Едва мы увидели коз, как он потребовал от меня рулетку. Коз, если не изменяет память, продавалось штук пять или шесть. Отец сразу начал их измерять, вызвав своими действиями переполох у торговок, которые подумали, что он налоговый инспектор и что налог со скотины теперь будут брать согласно ее размеру. Тут еще Онисим протокольным голосом попросил предъявить колхозные справки, разрешающие продажу мелкого рогатого скота…

Старушка, торгующая кроликами, быстро накрыла корзину мешковиной и подалась в толпу. Женщины нервно шушукались.

Не знаю, чем бы все кончилось, не появись на рынке тетка Таня.

— Федор, родимый! — чуть ли не завопила она по своей привычке. — Что ты тут ищешь?

По ее красному круглому лицу катились слезы радости.

— Мученик ты великий! Оклемался, значит. Ой, горе-то какое, — похоже, она лезла к нему обниматься.

Поскольку такое проявление чувств могло окончиться для нее физическими увечьями, я сам обнял тетку Таню и прошептал ей на ухо:

— Не кричи. А то ударит.

Она посмотрела на меня вначале удивленно, но быстро все поняла: сообразительная женщина. Сказала нормально:

— Чего делаешь тут, Федя?

— Хочу козу купить, — голосом мученика ответил отец.

— На кой леший тебе коза? — всплеснула руками соседка.

— Молоко пить буду.

— Молоко… — Тетка Таня кивнула головой. С большим пониманием кивнула. И вдруг поинтересовалась: — А коза зачем?

Я шепнул Онисиму:

— Заслони.

Он оттер плечом тетку Таню от отца. Она сморщилась, спросила старца:

— Чегой-то от тебя так пахнет?

— Хамсу ел, — признался Онисим.

— Руки мыть надо, — подсказала тетка Таня.

— Спасибо, соседка, что напомнила.

Отец между тем не проявлял признаков агрессии. Он стоял разочарованный, обескураженный и терпеливо слушал разговор Онисима с теткой Таней. Наконец они умолкли, и отец заискивающе сказал, обращаясь к тетке Тане:

— У тебя много знакомых.

— Полон город, — кивнула тетка Таня.

— И в селах, наверное, есть.

— Господи, где только нет!

— Помогла бы козу купить породистую.

— И охота тебе с ней возиться!

— А чего с ней возиться? Выгнал в стадо — и все.

— Выгнал в стадо, — передразнила тетка Таня. — А когда дождь? А дождь всю зиму. А козу кормить надо и поить. Подохнет она у тебя, породистая.

— Мне козье молоко пить врачами велено, — грустно пояснил отец.

— Так покупай его… Вон Снещиха трех коз держит. Она сама домой будет приносить. И утром, и вечером.

Отец задумался. Поправил фуражку. Повернул голову ко мне:

— Может, верно? И утром, и вечером…

— Обмыть это дело надо, — сказал Онисим.

— Так точно, — согласился отец. — Антон, купи кусок хозяйственного мыла. И большую мочалку…

17

Заметка из городской газеты «Ударник» от 2 июня 1949 года:

«Боцман с буксира.

Кто не знает широкоплечей фигуры Нестора Ивановича Семеняки? Когда уверенной походкой боцман буксира «Орион» идет по причалу, его уважительно приветствуют матросы и грузчики. Нестор Иванович со всеми внимателен. Его открытая улыбка свидетельствует о широкой морской душе.

Война застала боцмана в Севастополе. Пятьдесят рейсов совершил Семеняка из Севастополя в Новороссийск под огнем противника.

На «Орионе» боцман служит уже три года. Много сил и старания уделяет Нестор Иванович Семеняка воспитанию молодого поколения. «Замечательный человек», — говорит о нем начальник порта товарищ Шакун.

З. Акопов,

наш внешт. корр.».

18

Кусты ожины тонкими колючими ветками нависали над дорогой, прорубленной в горе — неглубоко, может на полтора-два метра в ширину и глубину, и метры эти уползали вверх, под акации и тутовник, где трещали кузнечики и бабочки скользили легко, бесшумно.

Голубело небо, густое-густое, будто и не светило, не слепило, не парило солнце. На горе — с северного, с южного склона — неподвижно сомкнулись деревья. Жарко.

Я стянул с себя майку и бросил ее на ветку. Глухой уже давно голый по пояс. Его загорелое тело сплетено из мышц. Сильный дядька.

— Спортом занимался, дядя Прокоша?

Глухой не понял. Растопырил ладонь, приставил к уху, точно передразнивая:

— Чего, чего?

— Земля, говорю, твердая.