С тех пор как умер Берни, Корделия внесла в набор всего несколько изменений, расставшись с первоначальным чемоданчиком и заменив его тканевой сумкой с длинным ремнем и внутренними карманами, которую купила в магазине, где продавали старое армейское оборудование и экипировку. А после своего первого расследования она включила в набор еще одну вещь – длинный кожаный ремень с пряжкой, тот самый, на котором повесили жертву. У нее не было желания вспоминать о деле, которое казалось таким многообещающим, а закончилось трагически, оставив в ее душе тяжелый груз вины. Но ремень однажды спас ей жизнь и стал для нее своего рода талисманом, хоть она и говорила себе, что включила его в набор лишь потому, что длинный кусок крепкой кожи всегда пригодится.

Наконец Корделия взяла папку из манильской бумаги, написала на ней большими буквами «КЛАРИССА ЛАЙЛ» и стала разбирать письма по порядку. Ей всегда казалось, что это самая приятная часть расследования – момент надежды, приправленный предвкушением. Девственно-чистая папка и четкие буквы сами по себе символизировали новое начинание. Она просмотрела блокнот, прежде чем положить его в папку. Если не считать сэра Джорджа и его жену, которую она видела лишь мельком, на острове будут люди, чьи имена ей ничего не говорят: Саймон Лессинг, Роума Лайл, Роуз Толгарт, Эмброуз Горриндж, Айво Уиттингем – группа предполагаемых подозреваемых. Буквы на бумаге обещали новые открытия и встречи с самыми разными людьми, что не могло не завораживать. И все они – пасынок Клариссы Лайл, ее кузина и костюмер, хозяин острова, ее подруга – кружились, словно планеты, вокруг этой центральной сверкающей фигуры.

Она разложила на столе двадцать три письма, намереваясь изучить их, прежде чем сложить в папку в том порядке, в котором их получила мисс Лайл. Потом взяла с полки двухтомный сборник цитат, словарь цитат издательства «Пингвин» в мягкой обложке и второе издание Оксфордского словаря. Как она и думала, любой из отрывков можно было найти в той или иной из этих книг. Все, за исключением трех цитат, она обнаружила в словаре цитат. Почти наверняка злоумышленник использовал именно это издание: его можно было купить почти в любой книжной лавке, к тому же благодаря размеру его легко было носить с собой, так чтобы никто не заметил. Поиск цитат не требовал особых усилий или времени – нужно было всего лишь найти в указателе слово «смерть» или «умирать», быстро пролистать сорок пять страниц, посвященных пьесам Шекспира, и еще две – с отрывками из Марлоу и Уэбстера. И уж совсем несложно было выяснить, в каких пьесах появлялась Кларисса Лайл. Она три года выступала с труппой Малверна, а они всегда отдавали предпочтение Шекспиру и драматургам времен короля Якова. В любой программке, описывающей ее творческий путь, когда бы она ни издавалась, перечислялись ее главные роли. А если принять во внимание всю сложность постановки Шекспира, можно было не сомневаться, что, работая не в самой большой театральной труппе, она выходила на сцену во всех пьесах.

В словаре издательства «Пингвин» не оказалось лишь двух цитат, которые она пока отнесла на счет Уэбстера. Но их можно было найти, если внимательно изучить текст. Все цитаты она уже когда-то слышала, так что с легкостью узнала большинство из них, хотя и не всегда могла правильно определить название пьесы. Однако точно воспроизвести их по памяти – совсем другое дело. В каждом четверостишии строки располагались правильно, и пунктуация была безупречна – еще одна причина, позволяющая предположить, что автор анонимных писем печатал их, не выпуская из рук словарь издательства «Пингвин».

Потом она изучила послания под лупой, размышляя, сколько внимания им уделили эксперты Скотленд-Ярда. Насколько она могла судить, только три из них было напечатано на одной и той же машинке. Письма различались по качеству бумаги и формату. Некоторые были неровные, другие – с выцветшими чернилами или частично порванные. Печатал их явно не профессионал, а некто привыкший использовать машинку, судя по всему, для личных целей. Она обратила внимание на то, что ни одно письмо не было напечатано на электрической машинке. А кто мог иметь доступ к двадцати разным аппаратам? Одно из двух: либо торговец подержанными пишущими машинками, либо тот, кто работал в школе секретарей или являлся ее владельцем. Вряд ли можно было говорить о секретарском агентстве: качество печати оставляло желать лучшего. Возможно, и секретарская школа была ни при чем и злоумышленник работал в одной из современных общеобразовательных школ, где обучали стенографии и машинописи. Что мешало любому из сотрудников, независимо от того, что он преподавал, остаться после занятий и воспользоваться школьной машинкой в личных целях?

Однако существовал еще один способ напечатать письма, и ей казалось, что злоумышленник воспользовался именно им. Она сама покупала подержанные машинки для агентства, обходя комиссионные магазины и демонстрационные залы, где они стояли на столах, пристегнутые цепями, и беспрепятственно проверяла качество печати одного аппарата за другим; при этом никто за ней не наблюдал. Любой человек, вооружившись стопкой бумаги и словарем цитат, вполне мог регулярно посылать угрожающие анонимные письма, используя магазины в районах, где его едва ли могли узнать. Достаточно было иметь телефонный справочник, чтобы найти их.

Прежде чем сложить письма в папку, она внимательно посмотрела на то, что, по словам сэра Джорджа, было напечатано на его машинке. Быть может, ей только показалось, что череп и кости нарисовали другой рукой – более осторожной, менее уверенной? Вне всякого сомнения, кости имели другую форму и казались чуть больше, чем в других записках, да и череп был шире. Отличия не были разительными, но их стоило принять во внимание. Да и предупреждение, сделанное в этом письме, звучало не так зловеще:

«В предсмертной муке пусть никто не произносит предо мною слово «смерть» ибо это слово преисполнено бесконечного ужаса».

Эту цитату она не знала и не смогла найти в словаре издательства «Пингвин». Скорее, фраза принадлежит Уэбстеру, а не Шекспиру; возможно, она взята из «Белого дьявола» или «Процесса дьявола»[13]. Пунктуация казалась правильной, хотя Корделия рассчитывала увидеть запятую перед «ибо». Возможно, цитату воспроизвели по памяти и не сверили с текстом. Определенно ее напечатал другой человек, не привыкший пользоваться печатной машинкой. И ей казалось, она знала кто.

Во всех остальных цитатах содержались угрозы, которые рознились по степени ужаса, внушаемого жертве. В строках Кристофера Марлоу слышалось смутное отчаяние: «У ада нет границ, как нет у ада и пределов в одной лишь точке мирозданья, ибо где мы – там есть и ад. А где есть ад, нам только быть и надлежит». Едва ли можно было истолковать эту фразу как угрозу, хотя сквозивший в ней нигилизм, модный в те времена, мог не понравиться человеку с тонкой натурой. Еще одна цитата Марлоу была получена шестью неделями раньше: «Осталось жить тебе не больше часа, а после будешь ты навеки проклят». Вот здесь уже все было предельно ясно, однако угроза оказалась беспочвенной: Кларисса прожила гораздо больше отпущенного часа. И все же Корделии казалось, что с течением времени цитаты становились все более зловещими и специально подбирались так, чтобы напряжение от фраз, напечатанных под изображением гроба, постепенно нарастало – от «Надеюсь, вам понравилась змея»[14], до зловещих строк из «Генриха VI»: «Вниз, прямо в ад, так и скажи, что я тебя туда отправил».