Давай, давай

У человека ограниченное количество зубов и памяти. После нормальной битвы можно лишиться половины.

Память же первейшая вещь. Тут — ходи, тут — не ходи.

Женька подрался и позабыл, где. Пришел туда через неделю — получил по зубам второй раз.

Отец глянул ему в рот и порадовался, что эти были молочные.

Мазики

В семье Мазиков окотился кот.

— Ах, ты, сука, — задумчиво говорил старший Мазик, — ах, ты, Штирлиц. Нет, ты скажи, мать, как это может быть?

— А меньше на него материться надо было, — говорила философская жена.

— Да, — прочувствованно замечал Мазик, — прав отец Валентин, велика сила слова.

Встречи с Лиз

Лиз приезжала в село к тетке. Она барышня. Тетка, еще не старая скворечница, молодая еще.

Колечка К. полюбил Лиз. Лиз же хотела Мазика Сашку. Еще с того года.

Чудесно.

Но телеграфист ведь красавчик.

С теткой решили пригласить и того и другого. Пригласили.

Колечка К. пришел рано и сразу сказал тетке о своей любви. Мазик пришел — выпили. Колечка К. плакал и рассказывал о своей первой жене. Спели песню.

Лиз и тетка напились в дымину, и Мазик ушел с теткой.

Лиз обнимала Колечку К. и приятно провела ночь.

Странно, но похмелья не было вообще. Колечка списал все это на свежий воздух и дал маме телеграмму в четырнадцать строк.

О Василии, церковном строителе

Первый помощник у отца Валентина был слепой Заболот. В горячем июле, помолясь, приступили к рытью фундамента под церковь.

Слепому рыть — одно удовольствие. Все равно не видишь, сколько осталось.

В конце августа, на белый налив, явился упрямый Василий. Украдкой прислонясь к забору, смотрел на грязную потную спину отца Валентина и негромко богохульствующего Заболота.

Поздним вечером втроем пили вишневку.

— Бога нет, — говорил Заболот, нашаривая по столу тарелку с черешней.

— Бог есть, — мягко утверждал отец Валентин, пододвигая Заболоту ягоды.

— Ладно, — говорил Заболот, — есть, и не один.

— Один, — возражал поп и кашлял.

— Как минимум трое, — говорил Заболот.

— А вы монетку киньте, — предлагал Василий, — коли выпадет орел — есть Бог, решка — нету.

Идея понравилась, и поп нашел серебряный полтинник тысяча девятьсот двадцать четвертого года.

Крупный план. С. Соленое. Волк на горе. Бык, исполненный очей. У Мазиков кот кормит котят.

Варенье

Ну что такое бузина? Куст, трава — растение, одним словом. Ягоды варят, жмут, пекут, солят и, наверно, едят сырыми.

Сашка Мазик любил варенье из бузины и смородины. Мать сварила три ведра и закатала в банки.

Теперь Сашка ждет зимы, а бузина в палисаднике стоит без ягод.

Балабан

Друг Сашки, Петька Балабан, упал в колодец. Вылез и пришел к Мазику с бутылкой водки. Сели на порог, закурили.

— Думал — убьюсь, — сказал Балабан и заплакал.

Целое лето

Лето было в самом разгаре. Матвей лежал на бревнах.

— Меня не убило во время грозы, — говорил он коту Леониду, — меня не одолела жена. Во мне назрели великие силы. Так неужели ты думаешь, что ради тебя, смешной козявки, я перестану лежать на бревнах?

Леонид несколько раз мяукнул, и его стала одолевать голодная зевота.

— Ешь вишни, — посоветовал Матвей, — улучшает кровообращение.

Леонид лег с открытыми глазами и стал ждать. Матвей тоже лег, и есть хотелось очень, но еды было только на ужин, на завтрак и обед не было.

После шести собрались тучи. С юго-запада зашел грозовой фронт. Черная вишня сыпалась на Леонида и Матвея, но они продолжали лежать.

В семь стало накрапывать.

— Все, — сказал Матвей и пошел в кухню. Умылся. Надел чистое. Собрались у холодильника.

Небо так потемнело, что пришлось открыть дверь. Грянул ливень.

Поев, налил себе и коту чая. Попили.

— Все, — сказал он. Смел со стола крошки.

Огромный и неистовый дождь стоял у дверей.

Пчелы и паспорт. Паспорт и овцы

— Умрите, сеньор отец, — сказал Заболот отцу Валентину из уборной, — нам необходимы шпалы. Я обрел отца, но теперь мне снова нужна мать.

Отец Валентин привычно плюнул в дверь уборной и помочился у яблоньки.

Свирид, осматривающий начало церкви, грустил.

— Ну и на кой им церковь, — говорил он вполголоса Василию, — скажи мне по-свойски.

— Сад хотят развести, — сказал Василий, — чтоб вокруг церкви пчелы летали.

— Бред, — сказал начальник станции, — а как они прихожан кусать начнут?

— Не начнут, — сказал Заболот, — пчелы — не волки, овец не грызут.

— Умный ты больно, — сказал Свирид, — а паспорта нет.

— Поэтому и нет, — примиряюще заметил Василий, — это только бы усугубило.

Далеко-Не-Догнать

«Дорогая мамочка! Лето у нас стоит белое, лирическое. В оврагах бегут ключи, и там можно прятаться от жары. Спасает и общество. Жалею я об одном, что в городе так мало читал. Здесь, практически, не о чем думать.

Хожу по вечерам на речку. Хорошо бы в ней когда-нибудь утонуть.

Свирид говорит, что все мы тут люди несчастные в этом смысле. Никто, говорит он, не лишен здравого смысла, а вместе — дурная деревня.

Я с ним не соглашаюсь, но, знаешь, приятно иногда думать, что живешь не один. Кроме того, стал я как-то спокойнее, и теперь уже не встаю по ночам.

Полюбил я двух женщин. Обе красавицы, умницы. Одна — совсем хороша, но, видимо, блядь. Напиши мне, можно ли на бляди жениться.

В остальном — не грущу.

Вечно твой Далеко-Не-Догнать».

Путь в города

Сельвира в первый раз ехала на областной медосмотр. Пронизывающий ветер трепал кудри, заползал в ноги, томил и предчувствовал. Народу в «пазик» набилась прорва. Мужики пахли водкой, окна были грязные.

Вечером, после всего, ходила по центру и искала туалет. Не смогла найти, а нашла — не поверила, что в белое позволяется делать. Купила большую хозяйственную сумку, и, залезши в какую-то клумбу у здания прокуратуры, сходила в нее. Сумку, потом, естественно, выкинула в мусорник.

На обратном пути все грустила и вспоминала отца. Он бы никогда не дал Сельвиру в обиду, никогда, а так как перст живешь, и никто, совсем никто не спросит про город и жизнь.

                                                                 Замолкнул веселия глас.

Пороша

Январь отразился в окнах. Хорошо пошли всякие варенья и соленья.

В пригородах мальчики играли в хоккей. Шел пар изо рта. Шайба летала по наледи злой и черной кометой. Врач Вишенка целый день провел в чужих домах на осмотрах и вызовах, на кривых и холодных бутербродах с салом.

Руки и уши у него замерзали всегда первыми. Такая ересь. По проспекту вниз, дыша сгущенными выхлопными дымами, ползла вереница